РЕЛИГИИ И СУИЦИД

Николай ПЕТЕВ

Феномен самоубийства в религиях мира

Отношение к феномену самоубийства в различных религиях дифференцировано. Такие мировые религии как христианство и ислам относятся к данному феномену отрицательно, наделяя его негативным нравственным приматом. Иными словами, такой акт считается нарушением завета Бога и грехом, так как заповедь «не убий» распространяется и на самого себя. Но существуют религии, в которых самоубийство не несёт в себе негативной нагрузки. Д. Юм отмечает, что «никогда ни один человек не отвергал жизнь, когда её стоило бы удерживать» [Юм, 2007, 173]. Суицид в некоторых религиях воспринимается либо индифферентным, либо потенциально положительным актом. Такая дифференциация в оценке акта самоубийства лежит в специфике и особенностях вероучения и культа различных религий. Это в свою очередь определяет телеологическое и этиологическое обоснование реализации самого акта суицида, а также его аксиологическую оценку.

Во-первых, реализация самоубийства, как действия не несущего в себе негативной нагрузки, может исходить из особой иерархии ценностей, в которой жизнь имеет второстепенное значение по сравнению с другими ценностями. Ярким примером такого феномена является практика харакири (сэппуку) самураев в Японии, где ценность чести стояла выше ценности жизни. Сэппуку – это особое ритуальное самоубийство, практикуемое в феодальной Японии в сословии самураев. Оно сформировалось на базе комплекса этических воззрений буси (бусидо).[i] Дословно данный термин переводится как «путь воина», однако более поздняя трактовка связывает его с понятием «долга» и моральным кодексом.[ii] Чтобы понять субстрат данной этической системы необходимо обратиться не только к генезису буси, но и к его истории развития. Дело в том, что свои корни бусидо берёт из религиозных представлений синтоизма, однако сильное влияние на него оказали конфуцианство и дзен-буддизм. Буддизм особую популярность приобрёл у феодального (высшего) сословия общества, что являлось стимулятором роста его популярности и интенсивному распространению. Синто в свою очередь также боролась за свою сферу влияния. В итоге это противостояние трансформировалось в единый концепт, который отразился в бусидо.

Одна из особенностей буси заключается в том, что в её основе лежит специфический культ смерти. Дело в том, что благодаря влиянию дзен-буддизма реальный мир воспринимался пустым и эфемерным, поэтому и привязанность к нему, в том числе и к жизни, носила иллюзорный характер и способствовало становлению аффективной привязанности. Смерть рассматривалась как совершенно обычный ход вещей. Самураи прибегали к специфической психо-духовной практике: каждый день необходимо медитировать и представлять различные виды и формы своей смерти, тем самым готовя себя к ней [см. Кодекс бусидо, 2004, 253]. Каждодневное переживание смерти рассматривалось как важный принцип пути воина [см. Кодекс бусидо, 2004, 110]. Иными словами, необходимо было подготовиться не только к смерти как таковой, то есть осознать естественность её наличия и устранить страх перед ней, но также и к различным её формам. Эта практика рассмотрения собственной смерти в различных формах имеет своё логическое обоснование и практическое назначение. Д. Юм отмечает, что «столь велик наш трепет перед смертью, что когда она представляется в какой-нибудь другой форме, кроме той, с которой человек старался примирить своё воображение, то она приобретает новые оттенки ужаса и одолевает его слабое мужество» [Юм, 2007, 162]. Примером этого может служить история из «Хагакурэ» о самурае, который был  приговорён к сэппуку под присмотром кайсяку,[iii] однако когда увидел, что ассистентом будет простой солдат, а не тот человек, который первоначально должен был выполнять эту функцию, смалодушничал и отказался совершать самоубийство [см. Кодекс бусидо, 2004, 155-157].

Чувство «долга» и верность своему сюзерену (господину) с течением времени приобрели категоричный характер, особенно благодаря влиянию конфуцианства на бусидо, что породило практику цуйфуку – самоубийство вслед за своим господином [см. Кодекс бусидо, 2004, 148, 150-151, 173]. Как правило, это действие совершалось самыми верными слугами, и такой поступок рассматривался как проявление вывшей добродетели, верности и храбрости. В целом, смерть во имя долга и самопожертвования, благодаря влиянию конфуцианства, интерпретировалась как проявление истинной и настоящей жизни.

Однако подобное отношение к жизни не говорит о полном к ней пренебрежении. Взаимопроникновение синто и дзен-буддизма в этике буси облекли смерть в особую эстетическую форму. Основной принцип этой «красоты смерти» заключается в том, что «жизнь человека считалась тем прекраснее, чем она короче, особенно если это «ярко» прожитая жизнь» [Спеваковский, 1981, 62-63]. Это особое «искусство умирания», которое облекает человека славой, считается истинным героизмом, верностью и самопожертвованием. Однако не стоит романтизировать и идеализировать этику буси, так как не всегда мотивы благородных поступков были чисто этическими, иногда они имели корыстный мотив обогащения [см. Спеваковский, 1981, 38].

В целом, можно сказать, что самоубийство не находит осуждения в тех аксиологических системах, где ценность жизни стоит ниже чем, ценность чести, достоинства, храбрости, славы и т.д. Например, в древнем Риме также практиковалось ритуальное самоубийство – «падение на меч». Ярким примером служит консул и военачальник Гней Домиций Карбулон, который чтобы избежать казни по приказу Нерона, которая обесчестила бы его, совершил самоубийство, сказав «Достоин!».[iv] Еще один пример, также из истории древнего Рима, самоубийства полководца Марка Петреи и нумидийского царя Юбы I, попавших в окружение цезарианцев.[v]

Во-вторых, самоубийство может практиковаться как индифферентный или потенциально позитивный религиозный акт[vi], который реализуется в таких религиях как буддизм (тхеравада) и джайнизм. Рассмотрим феномен суицида в каждой религии в отдельности. Несмотря на то, что убийство живого существа, согласно религиозным канонам буддизма, является грехом, однако самоубийство не приравнивается к нему. «Суицид — это неблагое действие, порожденное отвращением, как преобладающим аффектом, переходящим в отвержение собственной жизни, и невежеством» [Ермакова, Островская, 2004, 212]. Этот акт лишает индивидуума возможности достижения благого состояния сантаны, также отсекая благую религиозную перспективу на более благое перерождение. Данный поступок пресекает потенциальную возможность каждого индивидуума достичь состояния групп дхарм (сантана) инициирующих просветление и последующее освобождение (нирвана). Однако этот акт имеет и положительный примат. Это связано с архатством, монашеским идеалом человека в рамках вероучения тхеравады. Однако самоубийство архата имеет свою легитимность только при определённых жёстких условиях. Архат имеет право на совершение этого акта, только: 1) Если его община сильна; 2) Если он состарился, а недуги и болезни заставляют других заботиться об архате; 3) Если болезни, старость и физическое состояние бесполезно для распространения Дхармы; 4) Если есть достойный преемник [см. Ермакова, Островская, 2004, 213]. Когда эти условия не соблюдены, то архат не имеет права совершать ритуальное самоубийство. Для реализации этого акта существует определённый регламент, согласно которому необходимо провести определённые приготовления и ритуальные действия. Такое следование канону, выполнение всех правил, легитимность и монашество отличают благой акт монаха от обычного аффективного самоубийства.

Иными словами, в рамках архатства тхеравады самоубийство можно назвать «потенциально благим» актом. Дело в том, что если физическое состояние не способствует дальнейшему духовному развитию или даже ведет к деградации, например аффективному восприятию мира, которое вызывает привязанность к миру и ложные воззрения, то акт самоубийства позволяет остаться архонту в состоянии наивысшей точки своего духовно-психологического развития. Это в свою очередь влияет на перерождение. В новом перерождении[vii] индивидуум не начинает своё духовное развитие с начала или с более низкого уровня, чем был у него в прошлом рождении. Он начинает его именно  с такого состояния сансары, которое имел до перерождения, что интенсирует, то есть ускоряет его развитие и инициирует достижение состояния нирваны.  

Отметим, что самоубийство свойственно тхераваде, но не свойственно махаяне. В махаяне это связано с представлением об идеальном человеке, а также с тем путём, которым ему необходимо следовать. Дело в том, что после достижения просветления индивидуум становится бодхисатвой, однако он не уходит в нирвану. Если цель архата – собственное, индивидуальное спасение, то цель бодхисатвы – помочь остальным обрести спасение, реализуя великую добродетель махакаруна, то есть великое сострадание. После обретения просветления бодхисатва реализует свой путь через спасение и развитие других. Кроме того, особенность онтологической концепции махаяны [см. Щербатской, 1988, 240-242] не позволяет определить какой-либо момент состояния сансары как идеальный. Иными словами, если в тхераваде значение имеет определённый момент состоянии сантаны (момент просветления, потенциальной нирваны), то для махаяны имеет значение совокупность моментов (концепция единство относительностей[viii]), где важно именно «целое целого» (совокупность состояний). Естественно, это предполагает тот факт, что если в тхераваде самоубийство в момент, когда сантана достигла состояния освобождения, но дальнейшее развитие или освобождение не представляется возможным ввиду определённых ограничений, может иметь место и несёт в себе «позитивный потенциал» в будущем перерождении, то для махаяны это чуждо – определённая неизвестность заключается в общей сумме всех состояний дхарм как единого целого.[ix]

Из вышесказанного можно сделать вывод, что такая специфика исключает эффективность суицида, рассматривая деятельность по спасению других и концепцию «относительности» махаяны как важные условия достижения просветления и освобождения. В целом, религиозное самоубийство является логическим следствием из концепции иллюзорности мира (майя) и аффективной привязанности к этой иллюзии, как следствие незнания и ошибочного суждения. Оно становится  катализатором нового рождения и последующего развития. Однако этот акт является скорее особым исключением, имеющим религиозный смысл, чем обыденным и аффективным феноменом. Самоубийство не противоречит буддийской (тхеравада) этике, хотя сама эта этика подвергается критике.[x]

Самоубийство также практикуется в джайнизме. Чтобы понять его смысл необходимо обратиться к антропологии и сотериологии джайнов. Концепция освобождения и спасения связана с представлением о развитие дживы (душа).[xi] Согласно вероучению джайнистов джива имеет способность перехода от состояния полной неразвитости (нигода-джива) к состоянию освобождения (сиддха-джива). Это особый эволюционный процесс, согласно которому «развитие джив считается объективной закономерностью и достигается, по джайнским воззрениям, силой времени» [Лысенко, Терентьев, Шохин, 1994, 343]. Иными словами, достижение освобождения является закономерностью не только развития, но и вообще всей экзистенции дживы. Она имеет внутреннее стремление к достижению состояния освобождения. Однако, ввиду того, что у неё существует связь с кармическим телом[xii], освобождение дживы требует определённого времени для преодоления влияния этого тела. Нирвана в джайнизме имеет конкретное местоположение и форму – это высшая точка вселенной, которая называется Сиддхакшетра.

После смерти триада отделяется от тела, джива стремится вверх к Сиддхакшетре, однако кармическое и огненное тело изменяют вектор её «полета». Через определённое время триада выбирает подходящее по своим качествам и характеристикам тело и перерождается. Более того, после того как триада покидает умершее тело (пищевое или изменяемое) кармическое тело продолжает функционировать (как и огненное) что приводит к накоплению кармического вещества. Всё это увеличивает временной интервал и количество перерождений до обретения дживой нирваны. Главная задача для освобождения исключить влияние кармического и огненного тела на траекторию «полёта» дживы.

Хотя потенциально освобождение является неизбежным, ввиду особой природы дживы, тем не менее, временной интервал играет важную роль, особенно в концепции дигамбаров.[xiii]Для более эффективной реализации освобождения  необходимо следование обетам и йогические практики, для прекращения притока кармического вещества и избавления от кармы. Однако если индивидуум не способен больше выполнять требования, способствующие этому, то этот приток снова возобновляется и развитие дживы не происходит. Причиной тому могут стать болезни, старость, физические недуги и т.д. Подобно буддизму, в джаймизме, в том случае, когда физически или ментально индивидуум не мог совершать ежедневные обряды – ему разрешалось совершить ритуальное самоубийство.[xiv] Этот обряд называется «самлекхана» и является одним из семи дополнительных обетов джайнизма. Кроме того, этот обряд использовался по причине бесплодного подвижничества [см. Лысенко, Терентьев, Шохин, 1994, 355]. Это указывает на то, что самоубийство выступает как средство регуляции затрат времени на достижение просветления и освобождения, исключая временные интервалы, которые могут способствовать статическому состоянию дживы, а также возможного притока кармического вещества.

В целом можно сделать вывод, что акт ритуального самоубийства в буддизме и джайнизме выступает как рычаг оптимизации приложенных сил и действий в процессе освобождения от кармы (кармического вещества). Его функциональность в том, чтобы индивидуум не терял времени, так как болезни и иные физические негативные влияния, которые создают некомфортные условия для других[xv], способны задержать психо-физическое и духовное развитие. Этот духовный путь есть процесс, который имеет свою интенсивность, качественные характеристики, свойства и т.д.  Можно привести пример с поездом. Набрать необходимую скорость ему сложнее, занимает большее время, если поезд только начинает движение, нежели если он уже имеет определённую инерцию движения, то есть движется, то и время, затраченное для достижения необходимой скорости, будет значительно меньшим. Именно по этой причине в джайнизме и буддизме акт самоубийства может расцениваться как потенциально положительный, так как новое рождение даёт возможность продолжить процесс просветления и освобождения без потери частичной и полной «инерции» дживы. Однако он не может являться общепринятым  и постоянно практикуемым, ввиду того, что легитимность его регулируется определёнными условиями, требованиями и является элементом религиозной сферы (монашества). В иных случаях акт самоубийства имеет негативный коррелят, как акт, лишающий человека потенциально возможности развития, что ведёт к определённым формам перерождения как следствию.

В-третьих, акт самоубийства может выступать в качестве акта протеста. Этот протест несёт религиозно-социальный контекст противостояния двух или более различных аксиологических и ментальных систем. Наиболее ярким примером служит случай массового самоубийства евреев в I веке н.э. в Крепости Масада. Эти события описаны в работе Иосифа Флавия «Иудейские войны» (7 книга). Элазар бен Яир, один из вождей, основываясь на том факте, что ему и его людям (в том числе женщинам и детям) не спастись и никаких надежд на помощь нет, «ясно представил себе, что в случае победы сделают римляне с сикариями, с их женами и детьми, решил, что все должны умереть» [Иосиф Флавий, 2008, 437]. Он считал, что это наилучший выход из данной ситуации. Элазар произнёс речь, обращаясь к своим людям, в которой призвал их предпочесть самоубийство римскому рабству [см. Иосиф Флавий, 2008, 437-442]. Это акт противостояния и непокорности интервенту, «они погибли в убеждении, что ни одной живой души не останется в руках у римлян» [Иосиф Флавий, 2008, 443]. Самоубийство совершили 960 человек, и лишь 5 отказались от этого акта.

Согласно Флавию, именно они рассказали римлянам, которые вошли позднее в крепость, что произошло. Мужчины убили своих жён и детей, сожгли своё имущество, затем тела убитых  вынесли на улицу и разложили в ряд. Жребием выбрали десять человек, которые должны были убить остальных. Мужчины ложились сверху своих жён и детей, будто прикрывая своей спиной, обнимали, затем избранные по жребию убивали их. Когда все были умерщвлены, эти десять человек разыграли жребий, выбирая одного, кто должен был убить остальных. После завершения своего дела, единственный оставшийся в живых, поджёг дворец, а затем вонзил меч в свою грудь по самую рукоять. Согласно Флавию римляне когда увидели это множество убитых, и «не испытывали чувства как при виде врагов, но поразились благородству решения этих людей и их несокрушимому презрению к смерти при исполнении собственного замысла» [Иосиф Флавий, 2008, 444]. В действительности, иудаизм считает самоубийство грехом. Однако в данном случае легитимность это акта может быть следующими пунктами: 1) Концепция мессианства (Богоизбранности, один из основных принципов иудаизма) еврейского народа, которая по идеологическим и религиозным принципам, репрезентуясь в сознании индивидуумов, исключала возможность пленения язычниками; 2) Ад в иудаизме, или Шеол, является местом пребывания после смерти как праведников, так и грешников (различие лишь в качественном пребывании до Судного дня), поэтому учитывая телеологию вышеописанного поступка, этот поступок имеет, несёт больше положительной нагрузки, чем отрицательной, или может быть индифферентен; 3) Новое рабство считалось неприемлемым, так как избавление от египетского, а также все испытания, которые пережил согласно Ветхому Завету еврейский народ, заняло много времени и сил.  

Ещё один яркий пример это Кимврская война, битва при Верцеллах, между римлянами и кимврами (древнегерманское племя). После разгрома основных войск кимвров, римлянам противостояли их женщины. Они бились храбро и практически наравне с мужчинами. Отправленное посольство потерпело неудачу, и воительницы отказались сдаваться. Римлян поражала их храбрость и мастерство в бою, но более их поразило то, что они предпочли самоубийство пленению: «они задушили своих детей или разорвали их на куски, сами же, нанося друг другу раны и сделав петли из своих же волос, повесились на деревьях или на оглоблях повозок» [История Древнего Рима, Луций Анней Флор, электронный ресурс]. Это был одновременно и жестокий акт, и протест, который указывал, что свобода дороже жизни. Однако необходимо сделать ремарку. Дело в том, что самоубийство не является неотъемлемой частью ментальности древних германцев. Более того, такой поступок мог быть приравнен к трусости, а соответственно нес ужасную участь для человека после смерти. Согласно вероучению древних германцев только тот, кто погиб в бою имеет право занять место в Вальхалле. Это связано с богом Одином, который считается богом насильственной смерти [см. Симпсон, 2005, 209]. В такой аксиологической системе и в тех условия, в которых оказались женщины кимвров, самоубийство таким жестоким способом было более приемлемо, чем рабство, которое для скандинавов было равноценно бесчестной и трусливой смерти.

Ещё один интересный случай такого протеста связан с событиями Второй Мировой Войны. Он произошел во время поражения японской армии в июне 1944 на острове Сайпан. Военнослужащие совершали сэппуку; жители острова (в том числе женщины и дети) прыгали со скалы на мысе Маппи вниз на камни в море (иногда, правда, не без помощи солдат, которые это контролировали); некоторые солдаты, обнявшись по двое или по трое, подрывали себя гранатами; раненым и тем, кто не мог передвигаться, медиками раздавался цианистый калий [см. Спеваковский, 1987, 90-91]. Причина того, что обычные жители совершали самоубийство, состояла в том, что из Токио пришёл указ о том, что все кто умрёт за императора, в духовном аспекте приравнивались к военным, и «гражданские лица, как и воины, павшие за императора, становились «божествами», души которых попадали в храм Ясукуни» [Спеваковский, 1987, 91]. Отметим, что среди воинов проводилась сильнейшая пропаганда принципов бусидо, однако это был не тот древний принцип, а скорее искажённый и играющий роль рычага манипуляции сознанием и действиями людей. Более того, идея возможности стать богом (ками) и встать в один ряд с великими предками после смерти за императора, если ты даже простолюдин [см. Спеваковский, 1987, 77], оставляла сильный отпечаток в сознании каждого индивидуума. Эта идеология лежала в основе практики самопожертвования солдат-камикадзе. Уравнение военнослужащих и простых граждан, давало право применить данную концепцию и не к военному, что и повлекло массовое самоубийство на о. Сайпан. Все люди, кто пожертвовал своей жизнью во имя императора, уравнивались храмом Ясукуни.[xvi] Они в равной степени причислены к святым, и в наши дни являются объектом поклонения, как великие герои, защищавшие свою родину и, выполняющие волю богов, которая была им дана через повеление императора.[xvii] В целом, мотивации некоторых ритуалов сэппуку носили форму пассивного протеста против чего-либо [см. Спеваковский, 1981, 49]. Таким образом, при неимении возможности отстоять свою точку зрения или доказать неверность точки зрения другого индивидуума, согласно этике буси акт ритуального самоубийства являлся единственно верным.

В-четвёртых,  самоубийство в некоторых религиях может иметь форму самопожертвования. В таком случае, цель данного акта должна инициировать какое-либо иное действие или же это самопожертвование несёт чисто религиозный примат. Ярким примером такого самопожертвования является Самсон. Пленённый филистимлянами он воззвал к Богу, чтобы тот дал ему силы, дабы истребить всех кто находился в храме Дагона (языческое божество). Самсон – богатырь, который до определённого времени шёл по пути, уготованному ему Богом, выполняя его волю. Однако был искушён филистимлянкой Далилой. Самсон поддался плотской страсти, и в итоге лишился своей силы (его остригли, а именно в волосах заключалась его сила). Он был ослеплён, его привели в храм, чтобы потешиться над ним. Однако его раскаяние и самопожертвование («Умри, душа моя, с филистимлянами»[xviii]) позволили ему одновременно исполнить волю Бога и отомстить за свои мучения, ценой собственной жизни. Этот сюжет Ветхого Завета вызывает споры в вопросе оценки самого акта самоубийства.[xix]

Необходимо вернуться к акту самоубийства, описанному выше, женщинами кимвров. Отметим, что часть женщин повесились  на собственных волосах, вероятно, те, кто остался жив, после описанных событий. Хотя самоубийство и являлось грехом для германцев, этот акт самоубийства через провешивание несёт в себе глубокий сакральный, ритуальный и религиозный характер. Дело в том, что у древних германцев человеческие жертвы богу Одину приносили через провешивание [см. Симпсон, 2005, 218]. Более  того, раз в 9 лет существовал великий праздник, длившийся 9 дней, во время которого приносили в жертву 9 мужчин и 9 самцов от различных видов животных (Швеция). После ритуальных действий (обескровливание), тела вешались на дерево. Также в честь победы над врагом германцы вешали побежденных на дереве. Данный акт имеет особый, космологический и религиозный характер, связанный с Одином.[xx]Одина называли «Богом Повешенных» [см. Стурлусон, 2005, 26], и сам культ этого бога указывает на связь с этим феноменом [см. Симпсон, 2005, 219]. Поэтому такая форма самоубийства через провешивание кимвранских женщин является жертвоприношением (самопожертвованием) Одину, дабы обрести возможность избежать мучений в Хельхейме.

 Стоит отметить ещё один немаловажный пример самоубийства как самопожертвования. Он связан с драматическими страницами истории Индии, и практикой джаухара раджпутами Раджастхана, массового акта самосожжения, как правило, женщинами перед битвой. Наиболее известными являются случаи, произошедшие в 1303[xxi]и 1568[xxii]годах, и связаны они с внешней экспансией в Индию. Ещё один случай джаухара отмечен в 1527 году [см. Кей, 2011, 387]. Данный ритуал не только являлся неким акцидентным феноменом культуры, имеющим место в истории Индии, раджпуты сделали его исключительно своей практикой [см. Кей, 2011, 387]. Необходимо отметить, что данный ритуал берёт начало из практики «сати», ритуальное самоубийство вдовы.

Исток генезиса и практики ритуала «сати» лежит в мифологеме, связанной с богиней Сати и богом Шивой [см. Индуизм, Джайнизм, Сикхизм, 1996, 395]. Сати пожелала выйти замуж за Шиву, вопреки воле её отца бога Дакша. Последний, разозлённый неподчинением дочери, не пригласил Шиву на великое жертвоприношение. Попытки Сати переубедить отца не увенчались успехом, тогда она бросилась в жертвенный костёр. Шива, узнав об этом, обезглавил Дакшу и впал в безумную ярость (экзальтация). Вишну разделил тело Сати на 50 кусочков и разбросал по земле (появились святые места), и Сати возродилась в форме богини Умы. Лишь тогда Шива успокоился. Ритуал сати (самосожжение вдовы) мог быть как добровольным, так и инициированным давлением родственников и общества [см. Индуизм, Джайнизм, Сикхизм, 1996, 395]. Так или иначе, его реализация была символом жертвенности и праведности, который имел сакральный и глубоко религиозный характер. В целом, необходимо отметить, что обязанности женщин и жён были чётко регламентированы.[xxiii]

Ритуал джаухара имеет сложный, составной примат, включающий как социальные,  так и религиозные причины. Они переплетены между собой, и одни вытекает из других. Первое на что следует указать, рассматривая телеологию джаухара, это то, что «поражения в битвах и обнищание являются результатом нарушения социального устройства» [Анго, 2007, 64], поэтому ритуал самосожжения женщин мог служить определённой жертвой, залогом, обеспечивающий победу мужей в битве и благословение богов. Приносимая жертва это восстановление нравственной и социальной стабильности, так как жёнами выполняется стридхарма. Если это и не имеет эффекта в данном случае (например, в этой битве), то в целом повлияет на всю общность в потенциальном будущем. Второй элемент телеологии связан с особым ритуальным и сакральным отношением к битве как феномену [см. Анго, 2007, 101]. Подобно тому, как древние германцы верили в то, что гибель в бою открывает воину путь в Вальхаллу, так и в данном случае смерть в бою расценивалась как благородная и великая, приравнивалась к самопожертвованию, и являлась вратами на «небеса». Женщины, которые совершают самосожжение,  выполняют долг сати, то есть буквально своей жертвенностью обеспечивают себе место рядом с мужем.[xxiv] Особенно это могло быть актуальным, если битва является заведомо проигранной. Третий элемент телеологии джаухара имеет скорее более практический характер. Женщины, убивая себя, не отягощают мысли своих мужей мыслями о судьбе семьи, в том случае если они проиграют, и одновременно вызывают в них ярость к противнику (подобно как в мифе о Сати и Шиве). Таким воинам уже нечего терять, что вызывает в них ярость и бесстрашие, которые поражают противника, а такая смерть позволит умереть мужу смертью воина и обрести «небеса». Четвёртый элемент – это протестный элемент, а именно нежелание сдаваться и обречь себя на невзгоды и страдание, которые принесет им плен. Все эти элементы переплетены между собой. Но в целом ритуал имеет религиозный и сакральный субстрат.

Стоит отметить, что ритуальные самопожертвования жён после смерти мужа распространены во многих культурах, традициях и религиях: древние германцы [см. Симпсон, 2005, 226-227], восточные славяне [см. Рапов, 1998, 49], синтоизм (этика бусидо)[xxv], инки [см. Кенделл, 2005, 76] и т.д. Как правило, это было характерно для религий, где посмертное существование было подобно смертному (материально), и умершего хоронили с вещами, слугами, женой, наложницами и т.д., то есть со всем тем, что ему могло пригодиться после смерти для радостного и спокойного существования в загробном мире.

Индейцы Месоамерики (майя) достаточно лояльно относились к актам суицида, особенно если они совершались с какой-либо религиозной целью, часто ритуальное самоубийство приравнивалось к самопожертвованию. Более того, в пантеоне богов майя существует богиня Иш Таб, которая является покровительницей самоубийц и ритуальных самоубийств. Её иконография (изображение) это женщина, повешенная на верёвке за шею на дереве. В рамках мифологии она является психопомпой, то есть проводником души в иной мир (как например валькирии в германской мифологии). Кроме того, ей присущ инфернальный коррелят: она заманивает мужчин в лес и губит их. В некотором роде это роднит её с образом суккуба христианской средневековой демонологии или мрачных Кер греческой мифологии.  Иш Таб часто принимают за божество луны, а её иконографию трактуют как лунное затмение [см. Затерянный мир майя, 1997, 133], которое, как и солнечное, имеет особое культовое значение. Оба они сопровождались ритуальными жертвами, в том числе и самопожертвованием.

            Для мифологического сознания майя была характерна идея о том, что тот, кто был принесён в жертву, попадает в солнечное царство божеств [см. Земун, 2009, 90], что позволяло избежать посмертного существования в подземном мире. Особый интерес вызывает «игра в мяч» индейцев Месоамерики. Существует гипотеза, согласно которой капитан победившей команды имеет право уйти из жизни прежде срока (в знак поощрения ему отрубали голову), что позволяло раньше попасть в чертоги богов [см. Красичкова, 2010, 33]. Иными словами, это акт ритуального пожертвования за определённые достижения и, соответственно, снятие с человека долга перед богами. Такой добровольный отказ от жизни драпировал индивидуума славой и честью. Однако существуют и другие мнения, согласно которым в жертву приносили не победителя, а проигравшего, или даже использовали пленника в качестве «живого мяча» [см. Затерянный мир майя, 1997, 95]. Но это был не просто вид спорта или развлечение, это был особый ритуал, который повторял космогонический миф игры божественных братьев-близнецов и демонов подземного мира. Повторное воспроизведение мифа является важным элементом воссоздания гармонии мира, поэтому данная игра имеет сакральный характер. Это в свою очередь сакрализует и всех, кто участвует в ней, поэтому как жертвоприношение, так и ритуальное самопожертвование имеют высший религиозный смысл.

У джайнов ритуал самоубийства (постепенного умерщвления) обретает легитимность также в реализации религиозного обета ахимсы (непричинения смерти или вреда живому существу). Например, во время голода совершение самлекханы можно расценить как акт ахимсы и сохранения жизни другого существа. Подобно этому ритуальное самоубийство разрешается «по причине времени», когда бушуют эпидемии и чума [см. Лысенко, Терентьев, Шохин, 1994, 355]. Уход из жизни одновременно позволяет выполнить обет ахимсы (отдавая часть еды и питья другим[xxvi]), и исключить возможность заболеть и отягощать кого-либо своим состоянием (позволяя тем самым другим, позаботиться о своём физическом состоянии[xxvii]), не иметь возможности исполнять религиозные практики.  

В-пятых, самоубийство как аспект инициации и перехода в наилучшее состояние экзистенции. Как правило, такая телеологическая основа акта суицида присутствует в современных религиозных организациях и движениях апокалиптического толка.  Крупнейшими актами суицида являются самоубийства членов организации «Народный Храм»[xxviii], «Ветвь Давидова»[xxix], «Храм Солнца», «Небесные Врата», «Движение за возрождение десяти заповедей Бога»[xxx] и т.д. Наибольший интерес вызывают организации «Храм Солнца» и «Небесные Врата».  Существовало несколько эпизодов самоубийства адептов «Храма Солнца»: Германия (Фрайберг, ночь с 4 на 5 октября 1994) Швейцария (Валлис, ночь с 4 на 5 октября 1994), Канада (ночь с 4 на 5 октября 1994), Франция (Гренобль, 22 декабря 1995), Канада (Квебек, ночь с 23 на 24 октября 1997). Попытка массового самоубийства на о. Тенерифе (на вершине вулкана Тейде) была пресечена, адепты были арестованы (32 человека, из них 4 ребёнка). В общей сложности самоубийство совершили более 74 человек, в том числе дети. Основная идея организации состояла в том, что в скором времени наступит Армагеддон. Спастись можно лишь пройдя через священные Врата на Сириус. Однако, для этого необходимо определённое состояние тела, души и духа. Как и во многих традиционных религиях, вопрос трансгрессии состоял в том, что для перехода в иное состояние, в иной мир необходимо определённое состояние индивидуума (духовное и телесное). Однако если в традиционных религиях для этого необходимо пройти сложный путь длиною в жизнь, соблюдая заповеди и ведя моральный образ жизни, то для адептов «Храма Солнца» этот вопрос решался проще – самосожжение, которое очищает индивидуума. Все действия имели религиозный смысл с использованием особого символизма, хотя существовали признаки и насильственных действий над адептами [см. Благовещенский, 2009, 496-497]. Особенно стоит отметить, что на голову адептов надевали пластиковые мешки, а на шее затягивали верёвку (удавку).

Вторая организация называемая «Небесные Врата» (УФО-религия, уфологическое нетрадиционное религиозное движение) придерживались подобной апокалиптической тенденции. Они верили в то, что Земля погибнет в апокалиптическом огне, поэтому необходимо установить контакт с внеземными цивилизациями. Кроме того, в 1997 году в зоне видимости Земли появилась комета Хейла-Боппа, хвост кометы был отчётливо видим даже невооружённым взглядом 18 месяцев. Адепты «узнали» в нём космический корабль, что подтолкнуло их к совершению самоубийства. В отличие от «Храма Солнца», адепты «Небесных Врат», не сжигали себя. Они приняли смертельную дозу снотворного. Также как и у адептов «Храма Солнца», на голову надевали пластиковый мешок, а на шее затягивали петлю. Таким образом, они освобождались от своих тел и отправлялись в мир («Надчеловеческий»), из которого человечество когда-то пришло [см. Благовещенский, 2009, 499-500]. В итоге покончили жизнь самоубийством 39 человек. После смерти, согласно главной идеологической концепции «Небесных Врат», адепты попадали на «космический корабль», который должен был доставить их в новый мир.

Особое внимание стоит уделить самому ритуалу самоубийству, а именно двум аспектам: верёвки на шее и пластиковым мешкам на головах. Верёвка с петлёй на шее (виселица) популярная символика инициации. Ярким примером является ритуал посвящения неофитов в масонстве [см. Геккертон, 1876, 212]. Несомненно, что данный элемент был взят масонами из культа Храмовников, т.е. Ордена Тамплиеров.[xxxi]Более того, некоторые исследователи связывают «Храм Солнца» с Орденом Солнечных Тамплиеров [см. Благовещенский, 2009, 492], поэтому, несомненно, то, что некоторые элементы первого были заимствованы вторым, в том числе инициация.

Выше мы уже рассматривали примеры «культа повешенных» в различных религиозных традициях. Стоит добавить, что в религии и культуре народов Месоамерики есть изображение божества «Скелетообразной Венеры» или утренней звезды, которая обезглавливает пленника, на шее которого верёвка, что символизирует благоприятное время для жертвоприношения [см. Затерянный мир майя, 1997, 133]. Кукулькан или Пернатый Змей пантеона богов майя (аналогично ацтекскому Кетцалькоатлю, одной из его эпифанией является божество Тлауискальпантекутли, то есть «утренняя звезда», Венера) также был богом планеты Венера. Однако этот бог был инициатором бескровных жертвоприношений. Возможно данное изображение более раннее, чем тенденция бескровного жертвоприношения в культуре индейцев Месоамерики, что говорит об эволюции религиозных взглядов. С другой стороны, в пантеоне майя есть богиня Иш-Чель (богиня плодородия), которая также имеет имя Иш-Канлеон (паутина, ловящая утреннюю росу). Ей в жертву также приносили людей (молодых девушек). Этимология имени, а также функции связывают её с «утренней звездой», т.е. «Скелетообразной Венерой». Но говорить однозначно об их идентичности не представляется возможным ввиду особенностей иконографии. Указывая на особенность и символизм «культа повешенных» стоит указать на то, что у сибирских шаманов есть представление о том, что души висят на Мировом Древе [см. Элиаде, 1999, 242], то есть как бы «подвешены».[xxxii]

Верёвка с петлёй на шее – это символ инициации, ритуального перерождения через смерть. Смерть – это онтологическое изменение состояния посвящённого [см. Элиаде, 1999, 59]. В ритуалах посвящения эта смерть символическая. Реализация трансгрессии между одним и другим состоянием (экзистенциальным состоянием индивидуума) предполагает смерть. Адепты «Храма Солнца» и «Небесных Врат» прошли как бы два посвящения для перехода в иное состояние, иной мир. Первое это смерть тела (отравление и самосожжение), второе – смерть души, символом которого является верёвка с петлёй на шее.

Второй аспект – это мешок на голове. Темнота – символ смерти и другого мира [см. Элиаде, 1999, 52]. Кроме того, темнота символизирует некоторую мистерию и тайну, сакральность. Неофитам во время посвящения часто надевают повязки на глаза, колпаки, мешки на голову, маски – всё то, что ограничивает обзор и возможность видеть. В совокупности с темным освещением, в котором проводится ритуал, это создаёт особое чувству нуминозного (священного).  Это неотъемлемый элемент трансгрессии.

Подводя итоги, отметим, что все вышеприведенные телеологическое и этиологическое обоснования реализации самого акта суицида в религиозных традициях не встречаются в чистом виде. Они переплетены между собой, однако в определённом случае или ситуации совершения самоубийства одно является главенствующим. Первые четыре категории более практичны, так как связаны непосредственно с социальными феноменами, хотя не лишены сакральности, пятая – более мистична и представляет собой определённое таинство, стараясь полностью отсечь социальное.

Библиография:

Анго М. Классическая Индия / М. Анго: пер. с фр. – М.: Вече, 2007. – 400 с.

Арвон А. Буддизм /  А. Арвон: Пер. с фр. Е. – М.: АСТ, 2005. – 159 с.

Благовещенский Г. Полная история тайных обществ и сект мира / Г. Благовещенский, Лин Фон Паль, В. Спаров. – М.: АСТ, 2009. – 601 с.

Геккертон Ч.У. Тайные общества всех веков и всех стран / Ч.У. Геккертон. – СПб.: изд-во Е.Н. Ахматовой, 1876. – 250 с.

Донн Д. Стихотворения и поэмы / Д. Донн. – М.: Наука, 2009. – 567 с.

Ермакова Т.В., Островская Е.П. Классический буддизм / Т.В. Ермакова, Е.П. Островская. – СПб.: Азбука-классика, 2004. – 256 с.

Затерянный мир майя / пер. с англ. Н. Усовой. – М.: ТЕРРА, 1997. – 168 с.

Земун Ю. Апокалипсис-2012, или Пророчества майя / Ю. Земун. – СПб.: Афина, 2009. – 192 с.

Индуизм. Джайнизм. Сикхизм / под. ред. М.Ф. Альбедиль, А.М. Дубянского. – М.: Республика, 1996. – 576 с.

Иосиф Флавий. Иудейская война / Иосиф Флавий: пер. с древнегреч. – М.: Мосты культуры, 2008. – 524 с.

Исландский Эпос. Старшая Эдда / Перевод с древнеисл. А. Корсуна. – СПб.: Азбука-классика, 2008. – 464 с.

История Древнего Рима // Луций Анней Флор. Эпитомы. кн.1. гл.18. [электронный ресурс]. –  URL: http://ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1366220138 (дата обращения: 15.04.2017)

Кей Д. История Индии / Д. Кей: пер. с англ. – М.: АСТ, 2011. – 761 с.

Кенделл Э. Инки. Быт, религия, культура / Э. Кенделл: пер. с англ. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2005. – 250 с.

Кодекс Бусидо. Хагакурэ. Сокрытое в листве / пер. А. Боченкова, В. Горбатько. – М.: Эксмо, 2004. – 432 с.

Красичкова А.Г. 2012: конец света / А.Г. Красичкова – М.: Книжный Клуб Книговек, 2010. – 416 с.

Лысенко В.Г., Терентьев А.А., Шохин В.К. Ранняя буддийская философия. Философия джайнизма / В.Г. Лысенко, А.А. Терентьев, В.К. Шохин. – М.: «Восточная литература» РАН, 1994. – 383 с.

Мур Дж. Э. Принципы Этики / Дж. Э. Мур: Пер. с англ. –  М.: Прогресс, 1984.  – 327 с.

Рапов О.М. Русская церковь в IX – первой трети XII в. Принятие христианства. / О.М. Рапов. – М.: Русская панорама, 1998. – 416 с.

Симпсон  Ж. Викинги. Быт, религия, культура / Ж. Симпсон: пер. с анrл. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2005. – 239 с.

Спеваковский А.Б. Религия синто и война / А.Б. Спеваковский. – Ленинград: Лениздат, 1987. – 112 с.

Спеваковский А.Б. Самураи – военное сословие Японии. / А.Б. Спеваковский. – М.: Наука, 1981. – 168 с.

Стурлусон Снорри. Младшая Эдда /  Снорри Стурлусон: пер. с исл. – СПб.: Наука,  2005. – 139 с.

Щербатской Ф.И. Избранные труды по буддизму / Ф.И. Щербатской. –  М.: Наука, 1988. – 426 с.

Элиаде М. Тайные общества. Обряды инициации и посвящения / М. Элиаде: пер. с фр. – СПб.: Университетская книга, 1999. – 356 с.

Юм Д. Диалоги о Естественной Религии / Д. Юм: Пер. с англ. – М.: Профит Стайл, 2007. – 192 с.

Автор: Николай Иванович ПЕТЕВ – кандидат философских наук, ст. преподаватель кафедры философии и религиоведения Владимирского ГУ.

Илл: массовое самоуийство в Джонстауне

Источник