Священник Русской православной церкви отец Андрей Кордочкин — о российском суде и правозащитной деятельности
Судебная система не первый год находится в перекрестье жесткой критики, претензии к судебным решениям по конкретным делам предъявляются с правовых и политических, нравственных и экономических позиций. Гробовое молчание до сих пор хранила только РПЦ. И вот — не то чтобы плотину прорвало, но в ней появилась трещина.
В начале сентября на сайте «Православие и мир» была опубликована заметка «Что происходит с нашими судами?», подписанная священником РПЦ — отцом Андреем Кордочкиным. Ставя под сомнение законность дела Юрия Дмитриева, или дела «о массовых беспорядках, которых не было», автор зовет в свидетели пророков: «О вы, которые суд превращаете в отраву и правду повергаете на землю! …Вы враги правого, берете взятки и извращаете в суде дела бедных». (Амос, 5–12.) «…Князья твои — сообщники воров; они любят подарки и гоняются за мздою; не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них». (Исаия, 1–23.)
Автор смоделировал и ответ, который Исаия (VIII век до н.э.), по его мнению, получил бы в наши дни: «Ты за Майдан? Почему ты критикуешь евреев, а не шумеров — может, тебе Вавилон платит? Не нравится у нас — езжай к эфиопам!» Наверное, если не считать мирян, это первое такое публичное высказывание изнутри церкви, хотя его автор и сам в известном роде «уехал к эфиопам». Андрей Кордочкин родился в Ленинграде, но докторскую степень в области богословия получил в Дареме (Великобритания), в 2002 году рукоположен в сан священника РПЦ в России, но в 2003 году направлен в Мадрид, построил там православный храм и является его настоятелем.
Мы связались с отцом Андреем, который сразу откликнулся.
Отец Андрей, такой странный вопрос, я надеюсь, что вы его правильно поймете. Вы живете в России?
По сути, я не живу в России с 1994 года, когда еще школьником приехал в Англию на три месяца, а в результате провел там восемь лет. Но я русский человек, и все события в жизни России для меня несравнимо более значимы, чем то, что происходит в Испании, хотя и за этим пытаюсь следить. Кроме того, Священный Синод в любой момент может перевести меня, как и любого другого священника, в Россию или в другое место.
Не опасаетесь, что ваши публикации (а вы в 2018 году издали в России еще и книгу о том — «Должен ли христианин быть патриотом?») могут повлиять на такое решение?
Я готов принять любое решение, но не даю для этого формального повода, мною не было сказано или написано ничего, что противоречит евангельскому учению. Напротив, осмыслять то, что происходит в России, в свете нашей веры и нести это видение другим — это наш христианский императив.
Если мы этим не заняты, то церковь превращается в декоративный придаток. Если же соль теряет силу, она «становится яд» (так поет Борис Гребенщиков, усиливая евангельский образ).
Когда Мартин Лютер Кинг в 1963 году сидел в тюрьме Бирмингема (кстати, за организацию «массовых беспорядков»), он написал: «Да, я вижу церковь, как тело Христово. Но увы! Мы ведь изранили и замарали это тело, пренебрегая нуждами общества… Если сегодняшняя церковь не сможет стяжать жертвенный дух древней церкви, она потеряется свою аутентичность, лишится поддержки... Каждый день я встречаю молодых людей, чье разочарование в церкви переросло в отвращение…»
Его же антивоенная проповедь в церкви Риверсайд называлась «Время нарушить молчание». Несмотря на всю разницу между тогдашней Америкой и современной Россией, то, чему учил пастор из Алабамы, во многом актуально для нас сегодня.
Вообще мне кажется, что представления о степени единомыслия в Русской православной церкви преувеличены. Наши священники — это совсем не оловянные солдатики. Книга, о которой вы говорите, была принята неоднозначно, но получила рецензию издательского совета и свободно продается в храмах. Но иногда всеобщее молчание удручает. Думаю, это скорее самоцензура, нежели цензура, для кого-то — инертность, для кого-то — убеждение и согласие с «линией партии». Нас всех слишком долго приучали сидеть тихо и не будить лихо, но сейчас глубокомысленное молчание пора нарушить.
РПЦ — иерархичная структура, и там господствует мнение, что концепция прав человека в принципе чужда православию. Наша коллега и правозащитник Зоя Светова в связи с вашей публикацией вспомнила, что два года назад, когда она брала интервью у епископа Тихона Шевкунова, на ее вопрос, почему РПЦ не вступается за невинно осужденных, владыка ответил, что церковь не занимается правозащитной деятельностью (там было несколько более уклончиво с его стороны, но в целом это господствующее в патриархии мнение).
Мне кажется, что те, кто так говорит, правы лишь отчасти. Правозащита — это форма борьбы, а церковь ни с кем не борется, это не часть ее природы и миссии, как ни с кем не боролся и Иисус Христос — разве что с теми, кто дом божий превратил в универсам. Однако тем, кто утверждает, что правозащита не связана с церковным служением, я бы подарил репродукцию картины Репина «Николай Мирликийский избавляет от смерти трех невинно осужденных». Можно вспомнить и святителя Иоанна Златоуста, который заступался перед императрицей за осужденного чиновника и его семью, что стало одной из причин его низложения и ссылки. Есть и другие примеры. Мы ни с кем не боремся, но, веря в достоинство и богоподобие человека, мы не можем не провозглашать нашу веру в то, что его жизнь и свобода — это дар божий, а не подачка от государства.
А если по-другому поставить вопрос о правозащитной деятельности, то ведь это же вопрос и о лжи, и о правде. Мы подозреваем, что приговор Константину Котову основан на лжесвидетельстве, и судья, отказавшись приобщить к делу видеозапись, доказывающую его невиновность, тем самым подтвердил наши подозрения. Если я читаю, что бывший сенатор, обвиняемый в изнасиловании, или экс-спикер из Тюмени, виновный в ДТП с двумя погибшими, или бывший префект московского района, виновный в хищении 367 миллионов рублей, и подобные им получают условные сроки, а по «московскому делу» люди получают сроки реальные, я понимаю, что правосудие превращается в насмешку, в злую шутку.
«Сначала пытали их электрошокером, подкидывали и бросали на пол. После они надели им на голову пакет, перекрыли доступ воздуха, распылили баллончик, душили руками, а также водили по лицу туалетным ершиком», — сообщают о работе бурятских полицейских, также отделавшихся условным сроком. А дернуть росгвардейца за шлем — реальный срок.
Да, в любой стране насилие по отношению к представителю органа власти — более тяжелое преступление, чем по отношению к обычному гражданину. Но если месседж суда таков, что представитель власти может делать что угодно и ему все сойдет с рук, а гражданину в ответ на насилие остается только утереться, то само государство подрывает доверие к себе, к силовым структурам и к органам власти.
Что означает заповедь «Не судите — да не судимы будете»?
Мне кажется, ее смысл в том, чтобы человек не ставил себя на место Бога, за которым всегда остается последнее слово. Что касается работы судьи — он судит не своим именем, а именем закона. Но этот закон может быть в согласии или в несогласии с Законом Божьим. Тогда и труд судьи может быть с ним в гармонии или же ему противоречить. Тот же Мартин Лютер Кинг, ссылаясь на блаженного Августина, говорил: «Несправедливый закон — это не закон». Любой закон, который унижает человеческую личность, не может быть принят как справедливый.
А Исаак Сирин, если я ничего не путаю, учил: «Не говори, что Бог справедлив: если бы это было так, ты был бы уже в аду». Может быть, надо говорить о милосердии?
«Милосердие — поповское слово», — говорил Глеб Жеглов в культовом фильме. Но мы были свидетелями того, что и среди православных верующих оно может оскудеть, и они могут требовать показательной расправы. Есть время говорить о справедливости, и есть время говорить о милосердии. Но основывать общественные отношения на запугивании может только тот, кому самому страшно.
