То, что кружится в голове, всегда может слететь с языка
Когда Малыхов ушел, я решил посмотреть, какие вещи Свята еще оставались в его шалаше. Я нашел там чистый блокнот и вспомнил, что мой сын собирался писать песни. Он так и не сочинил ни одной. С его нетронутым блокнотом в руке я снова спросил Голос: что мне делать? И опять не услышал ответа.
Когда я выбрался из шалаша Свята, передо мною предстала Ольга. Оказалось, что все это время она пробыла у Людмилы.
"Я хочу обратно к вам", - объявила мне она.
Ее первая встреча с Людмилой произошла у меня на глазах, и я видел, что Ольга была вся в напряжении, когда слушала ее рассказ о Софии.
"Почему ты вернулась?" – спросил я.
" Эти “сестры-софиитки”, которые вьются вокруг Людмилы, только и делают, что ей подпевают. Они ее “хор”, а я не хочу “петь в хоре”, произнесла Ольга сквозь зубы и потом взорвалась:
"Я сама не знаю, зачем я вернулась! Кто я здесь? Что я значу для Симиных? Ничего! Для Павла? Он смотрит на меня, как на пустое место. Для Кирилла? Он меня не слушает. А что я значу для тебя?! Разве я для тебя что-то значу?! Ты только делаешь вид, что для тебя все одинаково хороши, а такого быть не может! И не смотри на меня так свысока!"
Я только перевел дыхание, как последовал новый взрыв.
"Да, я ору! Да, я злая! Что еще? То, что я баба, а бабы вам для вашей семантики не нужны? Этого вы, конечно, прямым текстом не выдадете! Но это у вас в затылке – у всех у вас, и у тебя тоже! А знаешь, что я тебе скажу? Я тебя понимаю и получше Андрея, и получше Павла, а уж о Петре, Монашке, и тем более – мальчишках Завьяловых и говорить нечего".
Я слушал ее и думал о Святе. Она же, заметив мою раздвоенность, приняла ее за неприязнь.
"Дойдет ли до тебя когда-то, что женщине твоя семантика ближе, чем мужикам? Ты все о пространстве, а у них на уме - территория! Ты говоришь: давай да раздавай, а у них на уме – схватить да удержать. Потому они на тебя и бросаются – ведь ты им понятия ломаешь, которыми они свои территории удерживают. Все эти стычки, все эти свары, все эти войны – борьба за территорию. Женщины в ней не участвуют. Вот в чем суть-то: женщины никогда не участвовали и не участвуют в борьбе за территорию - а ты разве это видишь?!"
Что я видел, это огонь ее ненависти. Она ненавидела меня сейчас за то, что я никак не выражал ей сочувствия. Она везде, и на Рыбацком пляже тоже, искала для себя особого сочувствия, того не сознавая, что ей было нужно не оно. Она внушила себе, что ее сердце разбито, и у нее ни на что нет сил. А я видел, что она полна сил. Это они терзали ее. Ей требовался толчок, еще лучше – сигнал тревоги, чтобы вскочить и сдвинуться с места, а не ватное одеяло, чтобы продлить спячку.
"Завтра на рассвете я уйду с Рыбацкого пляжа, и никто не будет знать, куда," - сказал я, и прозвучало это, как решенное дело, хотя на самом деле у меня по-прежнему не было ясности, что ответить Велкину. Не помню, чтобы мое поведение удивило меня в тот момент: то, что кружится в голове, всегда может слететь с языка. Да и сам момент требовал чего-то неожиданного.
"Что?! – вскрикнула Ольга. – Почему?!"
"Моя миссия завершилась", - вырвалось у меня. И вот тогда уже я себе удивился: такого я вовсе не думал. И было не похоже, что это прозвучал Голос.
Но сразу я не придал особого значения и тем словам. Разговор, словно поезд, покатил дальше и дальше по колее, на которую свернул. А за поворотом находилась станция, о которой я не подозревал. Туда и привез нас с Ольгой тот разговор, там он потом меня и оставил. Только меня.
"И все уже знают о твоем уходе?" – спросила Ольга.
"Ты первая, кому я об этом говорю".
"Значит, ты объявишь это на сегодняшнем сходе", - заключила она, уставившись в землю.
"Нет".
Ольга машинально отдернулась и впилась в меня глазами.
"Как так? Почему - нет?"
"Так требуется".
"А Святослав?! Ты оставляешь сына у этой шлюхи?!"
О том, что случилось со Святом, она еще не успела услышать, и я рассказал ей о последних событиях. Узнав, что Марина пыталась освободить Свята, Ольга сказала:
"Это она из-за чувства вины".
"Разве это важно?"
"Я знаю, что говорю это из злости", - призналась она, после чего добавила с усмешкой:
"А я ведь пыталась научиться у тебя быть добрее, но, вот видишь, не получилось. Ни ближних не возлюбила, ни врагов ни простила... А может, ты был плохим учителем?"
"Не мне судить".
Мой ответ ей не понравился, и она сказала хлестко:
"Твоя миссия вовсе не "завершилась". Ты ее просто не выдержал".
И тогда у меня из глаз потекли слезы. Слова Ольги меня нисколько не задели, я чувствовал только усталость и потому не сразу понял, что со мной происходит. Лишь позже, когда я остался один и взглянул на странности собственного поведения с другой стороны, я увидел их связь с Голосом. До сих пор я воспринимал Голос как звучание, а теперь он заговорил слезами. И обращался он не ко мне, а к Ольге.
А.Авилова. «Очередной мессия и его сын»
Окончание следует...
