Если бы мудрость могла усваиваться так же, как математика...
"Кадилом махать я не стану, - сказал я. – А службы у нас уже идут – это наши “костерства”.
Давно я уже не произносил этого слова, которое придумал Свят. Сорвавшись у меня с языка, оно обдало меня грустью и одновременно – добавило мне энергии.
"Костерства” – это разговоры, а наши "церковники" хотят проповедовать", - сказал Ваня и, оглядев компанию, заявил:
"Если дойдет до этого, меня здесь больше не будет".
"Меня тоже", - сказал я.
Ванин взгляд опять перескочил на меня, и его ярость – тоже.
"Ну конечно, ты хочешь сам проповедовать!"
"Чего ты на Владимира-то наезжаешь", - заступился за меня Яша. – "Он-то как раз против проповедей".
"А чем плохо учить других тому, что знаешь лучше их?" – риторически спросил Петр.
"Было бы неплохо, если бы мудрость могла усваиваться так же, как математика, - сказал я. - Но для ее усвоения требуется больше энергии, больше движения, больше обменных процессов. Общение подходит для этого больше, чем слушание проповедей. Я не то что бы против проповедей, просто их и так хватает. Чего всем не хватает, так это как раз общения".
"Всем?" – переспросил с раздражением Андрей. – И тебе? Тебе-то оно зачем?"
"Интересно, что видят со своего места другие. Со моего места я не могу видеть все".
"Ах, да брось! – возмутился он еще больше. - Что ты сюсюкаешься с нами, как с детьми? Ты что, разве такой, как мы? Ты слышишь Голос, у тебя все время видения, прозрения, озарения, ты даже спишь на земле в своем шалаше и не мерзнешь, а мы? У нас нет такого энергоснабжения. Неужели ты думаешь, что мы этого не понимаем? Ты и мы словно два друга, отправившиеся вместе в путь – один на самокате, другой – на самолете. Что, не так, что ли?"
Все теперь смотрели на меня. Каждый хотел моего ответа.
"Я действительно оказался в самолете", - ответил я. – "Но самолет не всегда дает преимущество. Я много пропустил в полете и помню все меньше и меньше то, что было со мной раньше ".
Услышав это, мои друзья сначала замерли, а потом принялись меня расспрашивать. Они спрашивали, бывают ли у меня депрессии, ночные кошмары, грязные фантазии, жгучие желания, как например, кому-то дать в морду или поесть селедки. У меня могло быть все, что они называли. Определенного ответа я им дать не мог, так как не запоминал свои желания – для меня они были все равно, что рябь на воде. В этом и была разница: я относился к желаниям как к ряби.
Однажды передо мной предстал пришелец. Он не поздоровался, не представился, а сразу сказал:
"Есть люди, которым ты не нравишься. Ты для них как вошь, и они тебя не хотят, понял? Чтобы завтра тебя здесь не было. Замешкаешься – пеняй на себя".
Ему не нужно было моего ответа. Он сказал свое и ушел.
Через два дня, когда я вернулся из леса, то увидел, что мой шалаш развален. Я спустился на Рыбачий пляж – и там был произведен погром. Кто-то измазал катерок братьев Симиных краской, разбил окна и отбросил в сторону бревно, приставленное ко входу. Я окликнул Петра и Андрея - они не отозвались. Я позвал других – и их нигде не было. Палатки были свалены и изрезаны ножом. Когда я опустился на песок и закрыл глаза, то почувствовал за спиной движение. Я не обернулся. Я знал, что это черные ангелы. Они приблизились ко мне. Их было двое, и говорил тот, кто уже приходил ко мне. Он сказал:
"Если ты завтра здесь еще будешь, раздавим".
Я просидел один на Рыбацком пляже до темноты. Я чувствовал спиной ураган, побывавший здесь, - он не улетел, а свернулся и повис где-то поблизости. Я долго чувствовал его нацеленным на меня, а потом вдруг обнаружил, что нахожусь от него в стороне. И тут я услышал у себя в ушах детский плач, который очень хорошо знал. Мои нервы сжались. Я вскочил и открыл глаза, но увидел только Петра. Я не заметил, когда он появился на Рыбацком пляже и подсел ко мне. Он сидел прямо передо мной на песке и был в недоумении от моих телодвижений.
"Что ты знаешь о Святославе?" – спросил я его.
"Ничего нового, - ответил Петр. – Он должен быть у Марины".
С этими словами Симин-старший тоже поднялся. Встав передо мной лицом к лицу, он сообщил:
"Пока тебя не было, здесь были люди Велкина, девять человек".
Когда черные ангелы причалили к Рыбацкому пляжу, Петр бежал от них. Он думал, что Андрей сделает то же самое, но тот, как потом оказалось, вступил в драку с велкинцами, и они поломали ему ноги. Когда черные ангелы ушли с Рыбацкого пляжа, Петр вернулся сюда, нашел брата и доставил его в Крыжовскую больницу. Где сейчас близнецы Завьяловы, Павел и Кирилл, он не знал. Петр убежал с Рыбацкого пляжа первым, а когда вернулся, здесь был только избитый Андрей.
"Велкинцы сожгли мой гараж в Крыжове, тот, что у рынка, - сказал Петр с мукой в лице. - Пока только тот. Они оставили мне там записку с угрозой, что то же будет и с другим гаражом, если я опять пойду на Рыбацкий пляж".
"Давай разожжем костер", - предложил я.
Петр опустил голову – глаза у него уже давно были опущены, и неровно качнул ею из стороны в сторону. Пришел момент, когда требовалось сказать самое трудное, и его голова стала чугунной.
"Я не могу остаться. Я должен быть в Крыжове, - произнес он глухо. – Я пришел только посмотреть, какая здесь ситуация".
Мне не нужно было слышать от него всю правду до конца. То, что Петр пришел ко мне, рискуя своим вторым гаражом, было уже много. Я обнял его на прощание, и Петр заспешил к своему мотоциклу. В этот раз он въехал на нем прямо на Рыбацкий пляж, чего раньше, по моей просьбе, не делал.
А.Авилова. «Очередной мессия и его сын»
