Палатка-храм
Однажды днем, когда я сидел один на откосе – такое теперь стало случаться часто, появился отец Павел из Преображенского монастыря. Я слышал о нем. Говорили, что он писал отцу Александру проповеди, которые игумен потом заучивал наизусть. Павел сказал мне, что его привело желание познакомиться, но его взгляд выдавал цель, которую он преследовал втайне: обратить меня в свою веру и тем самым обезвредить.
"Я чувствую вашу боль, Владимир", – начал он, и это была неправда: он не мог ее чувствовать. Я спросил его:
"Разве обезболивающее, которым вы пользуетесь, вам больше не помогает?"
"Вы о чем?" – не понял он.
"Об УЖВ".
"Каком еще УЖВ?! – мой гость уже не скрывал раздражения.
"Это такой наркотик".
"Наркотик?! – возмутился он. – Что за чушь! Да такого наркотика и не существует!"
"Существует", - заверил я его и расшифровал сокращение: "упоение жреческой властью".
"Вы шутник!" - усмехнулся Павел и опять взялся за свое:
"Вам, Владимир, надо спасать сына, а вы забавляетесь. Ведь это не я, а он употребляет наркотики. Разве вам не известно, что происходит на соседнем пляже?".Он имел в виду “Таити”.
Я задумался, а он изучал меня.
"Я не знаю, как спасти его от юности", - сказал я.
Павел стал ярче лицом: он знал, что сказать на это, но я опередил его.
"Ну хорошо, - сказал я ему, - пусть вы своего добьетесь, и я публично раскаюсь во всем, в чем я, по-вашему, согрешил. О вашей победе заговорят, вами начнут всюду интересоваться, и что? Вам станет от этого лучше? Выйдя из тени, как будете скрывать свои сомнения? Сколько ни говори им "вон!", они не уйдут. Тягостны молитвы, отбиваемые в уме молотком воли. Этот стук не отзывается в сердце. Глупое оно, сердце, - отзывается лишь тому, что дает ему радость".
Я увидел, как потемнели его глаза.
"Оглянись вокруг, - заговорил он, переходя на ты, - ведь все оставили тебя. И ты меня учишь?!"
"Я чувствую твою боль, - ответил я ему его же словами, но по его лицу было видно, что он их не узнал. – Ты ведь каждый день просишь Господа дать тебе веру, избавить тебя от проклятых вопросов – этих бомб, взрывающих храмы. Ведь если храмы рухнут, ты окажешься в пустоте. Разве не ее ты боишься больше всего на свете?"
Павел отозвался не сразу.
"А ты ее не боишься? – спросил, наконец, он.
"И она дышит".
"Красиво говоришь", - процедил он сквозь зубы.
"Давно меня не хвалили", - сказал я, и мы первый раз усмехнулись одновременно.
Я предложил Павлу остаться на сход. Он сказал, что не любит таких сборищ, но с Рыбацкого пляжа не ушел. Он молча просидел у нашего костра, пока тот не погас, и остался спать у его пепелища.
Павел не вернулся к отцу Александру и на следующий день. Когда из Преображенского монастыря пришел посыльный, он отправил его обратно ни с чем. А через несколько дней у нас появился брат Кирилл, монастырский иконописец. И он тоже остался с нами.
Брата Кирилла чаще называли длинным, чем высоким. Он был узок в плечах и узок лицом. Ряса усиливала впечатление о необычности его пропорций, а она приводила многих к заключению, что перед ними аскет.
Аскетом брат Кирилл не был. Его плоть была сухой, потому что ее иссушил огонь. Если бы не он, брат Кирилл ходил бы с брюшком, как и все чревоугодники и выпивохи, ибо был одним из них. Никто не знал, зачем этот монах сидел с нами у костра - в нем горел свой костер.
Уставившись на огонь, который теперь вместо Свята разжигали близнецы Завьяловы, брат Кирилл был захвачен не им, а своими мыслями. Он редко отзывался сразу, когда его кто-то окликал, а если его спрашивали что-то в связи с общим разговором, он подчас и не знал, о чем шла речь. Все уже привыкли, что он имеет обыкновение говорить невпопад, и потому не удивились, когда однажды, дождливым вечером, сидя с нами в палатке, он ни к слову ни к делу воскликнул:
"Нужна другая палатка! Белая, в форме шатра, с откидными полосами-клапанами, расписанная внутри маслом: палатка-храм".
Брат Кирилл обвел нас взглядом и, направив указательный палец в землю, добавил:
"Здесь! На этом месте!"
Его пылающий взгляд перебросился на меня в ожидании моей реакции.
"Что ты об этом думаешь?"
"Палатки хороши тем, что их можно переставлять", - сказал я.
"Зачем переставлять храм? – спросил он недоуменно. - Храм – это место."
"Место – это мы", - сказал я.
"Палатка будет, - вдруг вмешался Петр. – Я знаю, кому ее заказать".
"Храм?! – саркастически переспросил Кирилла Павел. – Опять ты за свое?"
Кирилл перебросил свой взгляд-огонь на него.
"Храм – это то, что нужно всем".
"Кому это – всем?! – вмешался возмущенный Андрей.
"Всем, - повторил уверенно Кирилл. – Даже тебе. Наш храм станет местом, которое собирает таких, как мы".
Андрей деланно рассмеялся и обратился к компании:
"Видали? Он мечтает собрать нас в стадо и пасти нас!"
Кирилл опять обвел взглядом друзей и произнес с нервной торжественностью:
"Не в стадо собрать, а собрать вместе. И собирать буду не я, а место. Я только хочу, чтобы это место было видно для других - для тех, кто идет к нему издалека".
Это прозвучало трогательно, и все какое-то время молчали. Потом опять подал голос Павел.
"Этот храм не будет нашим, - не столько возразил, сколько грустно заметил он. – Мы не той породы, чтобы сидеть на одном месте. Мы будем сюда то приходить, то уходить, а пока мы мельтешим, его займут другие – усидчивые, устойчивые".
"В старину были домашние церкви, - сказал Петр, не обращая внимания на Павла. - Наш храм станет домашним – домашней церковью Кобщества. Если службы будут в разные дни и в разное время, о них будут знать только свои”.
“А между службами храм будем закрывать," – добавил от себя Петр.
"Закрывать палатку?! – усомнился Андрей. – Как же ты ее закроешь?"
"Закрою, не беспокойся", - уверил его брат.
"Какие службы?!" – возмутился молчавший до сего момента Ваня Завьялов.
Он посмотрел на меня и с негодованием спросил:
"И ты их хочешь? Может, станешь еще кадилом махать?"
А.Авилова. «Очередной мессия и его сын»
