Не зовите меня с собой, мне еще рано
Состояние, в котором я потом находился, называют забытьем. Меня вывел из него голос Фомина:
"Даша заснула", - услышал я и обнаружил, что мой знакомый лежит на воде рядом со мной. – "Вы ведь метили в меня, правда? А попали в нее. ". Он помолчал и добавил: "Даша хорошая девка, сердечная, вот только шлюха. Почему так тянет к шлюхам, вы не знаете?"
Я не мог говорить с ним, потому что не чувствовал больше своей гортани. Там, где она должна находиться, был воздух, который я не мог напрячь. Фомин не тяготился моим молчанием - он сам себе все объяснял.
"Тянет к шлюхам, потому что их можно купить, - говорил он. – Торговые отношения, в сущности, самые приятные отношения. Почему? А потому что в них много свободы. Свобода – вот что всегда самое привлекательное. Человек – общественное животное, но не стадное. Ведь если кто может обойтись без стада, того в стаде не удержать. Вот она, главная особенность нашего общества в настоящий момент: распад стада и балдеж от торговли, первой гавани в плавании по морю свободы. Мы с вами в разных положениях: вы потеряли в этой гавани все, что приобрели, и уплыли из нее, я же в ней только что оказался и еще во всю балдею от приобретений. Вы еще не знаете моей новости: я связался недавно с одним рекламным бюро. Пишу для них всякую дребедень. Талант рекламщика у меня открылся, можете себе представить? Деньги теперь заимел, и хорошие деньги. С сельхозработами покончено. Нравится мне рекламное дело. Здесь не надо притворяться умным или святым. И скрывать настоящих намерений не надо, понимаете? А намерения эти простые: продать, заработать деньги и закрутить их по новой - и все, никакого клея, никакого елея. Да что я вам рассказываю - вы сами это знаете. Только не говорите мне, что на этом далеко не уедешь. Я и не обольщаюсь. Я так и говорю: сижу в гавани. Мне и ехать-то никуда не хочется. Тогда зачем, спрашивается, я к вам пришел? А потому что какая-то неуверенность у меня еще оставалась. И вы мне помогли с ней разобраться, спасибо вам. Вот вы проговорили для меня один за одним условия этого самого блаженства, и я себе все в раз уяснил: не хочу я его такой ценой. Я сейчас просто хочу пожить в свое удовольствие. Здесь-то и собака зарыта: я еще не жил в свое удовольствие. Не зовите меня с собой. Ведь я сдуру могу рвануть к вам. А мне еще рано".
Высказавшись, Фомин перевернулся со спины на живот и поплыл обратно к берегу. Он плыл от меня прочь, не давая мне возможности что-то ему сказать. Да и что было сказать на "рано"? Слово "рано" как прикрытая дверь. Как запятая, свернувшаяся точкой.
Скоро я услышал голос Фомина еще раз, но уже в другом звучании, а вместе с ним – еще один, Дашин. Она тоже была в воде. Я двинулся прочь от спора, который донесся до меня. Часть меня только что сгорела, а то, что осталось, хотело покоя.
Я вышел из воды в стороне от Рыбацкого пляжа и тут услышал за спиной:
"Подождите!"
Это была Даша. Она плыла ко мне.
"Что со мной было? Из-за чего меня так затрясло?" – принялась она меня расспрашивать, когда выбралась на берег. Как и я, она зашла в воду, не раздеваясь. С ее волос и платья стекала вода, но на это она не обращала никакого внимания. Она смотрела мне прямо в глаза, и ее взгляд был тяжелый. Все, что во мне уцелело, стало собираться вместе.
"Я помню только, что ты что-то говорил, а что говорил – не помню, - услышал я опять Дашу. - Ты что-то сказал – и у меня вдруг припадок, а я не припадочная. Что это было? На что это, вообще, похоже?!"
"На вспышку", - услышал я себя: у меня вдруг появился голос. Правда, звучал он слабо, как никогда, но это заметил только я.
"Какую еще вспышку?" - не поняла Даша.
Я вспомнил голодного Любовина, живущего в сердце, и сказал:
"На скачки зверя."
"Это я – зверь?!" – возмутилась она. Но объяснений не потребовалось: в следующий момент Даша снова взялась за свое.
"Я же не припадочная, откуда это? – говорила она, как заведенная. - Ты что-то со мной сделал? Как бы меня наказал, что ли? Наказал, потому что я тебя не слушала, потому что мне на тебя наплевать? Да что я такое сделала?! Я просто сидела, отдыхала. Не люблю я религиозное, скучно мне это. Что я могу с этим поделать?! Ты что думаешь, я в церковь не ходила? Ходила. Десять минут простою – и на выход. Не для меня это – молиться. Но разве я одна такая?! Зачем же меня так наказывать? Или ты разозлился на меня за то, что я с мужиками заигрывала?"
"Наказывать". Я не сразу понял, о чем это она. Я уже забыл это детское слово. В тот момент мне не пришло в голову, что о наказании говорят и в церкви. "Религиозное", которого не любила Даша, было о Боге, который наказывал.
"Ну заигрывала, ну и что? – не унималась Даша. - Я люблю играть, понимаешь? Нет, я вижу, ты не понимаешь. Тебе такое не понять".
Я спросил ее:
"Ты много выигрываешь?"
"Много", - сказала она, и ее лицо расслабилось. "Но за это не любят", - добавила она с ухмылкой.
"Какая любовь у проигравших?"
"Что же тогда, играть в поддавки? Или вообще не играть?"
"Как не играть? Играть – хорошо. Не надо только присваиваивать себе выигрыши".
"Что значит - "не присваивать выигрыши"?! Что же тогда, по-твоему, с ними делать?"
"Оставлять в игре".
Я видел, что Даша ничего в моих словах не поняла, но так это должно было остаться. Больше я говорить с ней не мог. Мои ноги едва меня держали. Еще немного – и я осел бы на землю. Берег был довольно высокий, и я из последних сил стал забираться наверх. Я не мог даже уйти подальше в лес – лег на траву у края откоса и пролежал в ней сам, как трава, всю ночь, следующий день и следующую ночь. Только потом я смог подняться на ноги и вернуться на Рыбацкий пляж.
Фомина и Даши там, конечно же, уже не было. Они ушли и унесли в себе эхо Голоса. А раз так, мне ли было о них беспокоиться? Так мне это думалось.
А.Авилова. «Очередной мессия и его сын»
