Я мало что знаю о Грефе. Главным образом – то, что он (вместе с Касьяновым, Илларионовым, Кудриным и – чего уж мелочиться – со всем нашим народом) помогал становлению существующего режима. И – давайте уж договаривать – роль его в этом деле была много больше, чем у среднего человека с улицы. Это ведь тоже важный момент: коллективная ответственность за преступления сталинизма лежит на всём народе и одна на всех, а вот личная – у всех разная.
В общем, то, что я знаю, как-то мало располагает к этому человеку. Но, вот смотрите, какая интереснейшая штука происходит.
Пожилой русский писатель Самуил Лурье, живущий в далеком Пало Алто (а такое с русскими писателями почему-то случается, и в последнее время – особенно), публично обращается к Грефу по поводу, кажущемуся постороннему наблюдателю, да еще и с замылившимся от постоянного хамства сферы услуг глазом, ничтожным: какое-то отделение Сбербанка отложило на несколько дней выдачу денег по доверенности, заверенной в консульстве Сан-Франциско.
Письмо рассерженного литератора не без перехлестов, но дело не в этом. Вызов брошен. Письмо прочитали десятки тысяч (на сегодня больше двухсот сорока тысяч на "Эхе") человек. Что делать Грефу? Не отвечать вовсе? Ответить в духе "сотрудники строго следовали инструкциям, и, вообще, если по каждой доверенности выдавать деньги, то никаких денег не останется"? Очень бы, кстати, в духе божьей милостью никогда ни о чем не жалеющего патрона Грефа получилось бы письмо.
Греф находит другой выход. Он пишет вежливейшее, тактичнейшее, умнейшее письмо, которое и читать-то в нынешних (да, и в не-нынешних, давайте уж говорить всю правду) СМИ чуть-чуть диковато. Да, виноваты. Да, извините. Будьте здоровы и радуйте нас своим пером до ста двадцати лет. Всё.
А теперь смотрите. Автор этих строк не самый наивный и не самый прекраснодушный человек. Вполне склонный искать изнанку в любых поступках, включая и кажущиеся самыми хорошими. Не у всех хороших поступков такая изнанка есть, но отметать ее возможность было бы как раз прекраснодушием. И в отношении ответа Грефа я тоже, конечно, не могу исключать возможности, что кроме искреннего раскаяния и сочувствия его рукой водили и иные соображения. Но... к чему я веду: несмотря на, мягко говоря, неоднозначное прошлое и отнюдь не диссидентское настойщее – все же Греф не Илларионов и даже не Кудрин: власть не критикует и уже тем самым ее преступления санкционирует, впрочем, как то же самое делает и весь народ – а также несмотря на вполне естественные сомнения в полной искренности, так вот, несмотря на все эти "бяки" письмо его обдает сердце теплом, и тепло это немедленно превращается в самое теплое чувство к автору. Сердце, оно же, знаете, много не думает. У него своя бухгалтерия. Бывает, что и ошибочная – как в "Голосуй сердцем". Но всегда – своя.
Всего несколько слов: "виноваты", "простите", "будьте здоровы" – и чувство по отношению к человеку становится другим, совсем другим. Даже – когда ум твердит: "Не верь!". Даже при вполне сформированном и вполне устойчивом негативном отношении.
Вот это она и есть – сила покаяния. Ею можно добиться того, что не могут сделать ни танки, ни ракеты. Ею Германия, мечтавшая, но неспособная покорить Европу, Европу таки покорила. Казалось, преступления немцев во Вторую Мировую Войну не могут быть ни забыты, ни прощены. Но сила покаяния делает невозможное.
Люди короткого ума (и короткой души) этого не понимают. Пусть другие каются. Мне не о чем жалеть. Покаяние делает слабым. Нашей слабостью воспользуются. Еще и платить придется.
В реальности всё происходит ровно наоборот. Покаяние делает сильным. И платить тому, кто отказывается каяться, приходится во много раз больше. Кающийся оплачивает свой долг, бОльшую его часть покаянием.
И это самая надежная валюта.
Источник: Civitas
