"МЯТЕЖ ВЕЧНОСТИ"

Елена ЯКОВЛЕВА

- Конфликт "между яростным, воинственным утверждением, что "Бог есть", и не менее воинственным, что "Бога нет", действительно характерен для нашего времени?

- Мне кажется, что это раскаленное противоборство привиделось Андрею Сергеевичу Кончаловскому. Увы, сегодня излюбленная позиция большинства - и в России, и на Западе - потребительский пофигизм. Ему нет дела до того, есть Бог или нет. Современная ситуация, скорее, описывается сюжетом из романа Честертона "Шар и крест": в мир приходит Антихрист, и эта новость никому неинтересна. Кроме двух человек - воинствующего атеиста и афонского монаха.

- Но мы, по мнению Кончаловского, исторически застряли в язычестве.  

- Язычество - это отнюдь не замшелое прошлое, а вечный аспект религиозной жизни. Кончаловскому кажутся языческими огромные очереди к поясу Богородицы. А огромные очереди на Западе, которые собирает новая модель iPhone, не из того же ряда? Консуматизм, потребительское отношение - это чистейшая магия: дай мне, Боже, вот это, это и это. Очередь к поясу Богородицы, на мой взгляд, гораздо интереснее...

Языческое сознание - огромная толща жизни, которая вбирает в себя и западные очереди за новой моделью iPhone, и косность нашей народной жизни, которая так возмущает Андрея Сергеевича. Но, возмущаясь косностью, он забывает поставить вопрос: а Церковь - консерватор этой косности или, наоборот, бродило, дрожжи, которые ее раскачивают, меняют? Пастернак однажды сказал: "вечность, быть может, опаснейший из мятежников".

Я думаю, что Церковь - дрожжи и бродило. Возьмем ту же историю с "Пусси Райот", которая разделила общество. Только не на клерикалов и воинствующих атеистов-безбожников, как кажется Кончаловскому. На самом деле разделение произошло между разным пониманием христианства и Евангелия. В том числе и в самой Церкви. Даже у священников в связи с этими событиями Евангелие открывалось на разных страницах. У меня на странице, где Нагорная проповедь, а у других моих коллег-служителей на тех страницах, где Христос берет в руки бич... Заметьте, что и волна критики в адрес церкви из масс-медиа и блогов идет с христианских позиций: вы, попы, не соответствуете той морали, которой ваш Бог учит. Это внутрихристианский спор.

- Андрей Кончаловский утверждает, что наша преисполненная язычеством цивилизация ближе к исламской, чем к христианской.

- Тут либо одно, либо другое. Быть одновременно схожим и с тем и с другим невозможно. Конечно, с исламом могут быть похожи какие-то частности, например, культура религиозно-социального протеста. Но Кончаловский же говорит не о частностях, а о главном - о том, как люди видят Бога. И в этом главном и от ислама, и от язычества мы далеки. Хотя я лично считаю, что какие-то добрые вещи православие, идя "царским путем", может брать и от того, и от другого.

Для меня нет ничего обидного и в справедливом замечании Кончаловского, что русское православие - это религия священного материализма. Раз сам Бог воплотился и навсегда стал человеком, то христианство можно назвать религией священного материализма.

А у представителей русского философского "Серебряного века", религиозную мысль которого так ценит Кончаловский, излюбленной идеей была идея обожения космоса. Как отдельный человек должен пройти путь от животного до Бога (св. Василий Великий говорил: "человек - это животное, получившее повеление стать Богом"), так и вся вселенная должна найти точки насыщения божественной благодатью и энергией. Величайший современный немецкий мыслитель Карл Балтазар с восторгом рассказывает западной публике эту идею.

- То есть противопоставление - на Западе путь интеллектуального постижения Бога, а у нас - лишь поклонение иконкам - пояскам, неверно...

- Не знаю, почему Кончаловский так убежден, что университеты и интеллектуальное богословие уменьшат очереди к Покрову Божьей Матери? Католическая традиция, например, традиция высочайшего интеллектуального напряжения, высокой схоластики, великого богословия, в том числе и ХХ века, но при этом от свечек и иконок никто не отказался.
Пусть Андрей Кончаловский съездит в Лурд или Фатиму.

- Андрей Сергеевич увлечен идеей приоритетности интеллектуального познания Бога.

- О Боге мы можем судить только в той степени, в какой он вошел в нашу жизнь. Интеллектуальный путь богопознания возможен, но он совсем не таков, как его себе представляет Андрей Сергеевич. Это путь теории, а само слово "теория" (феория) на языке византийских отцов означает созерцание. Разум - "нус", созерцает божество, очистившись от страстей.

"Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят".

Но такое богопознание совершается высотой монашеского аскетического делания, и не имеет никакого отношения к определению категорий или к университетским диспутам. Интеллектуальное созерцание Бога происходит "по ту сторону слов". Слов, адекватных постигнутому, в богословском лексиконе не найти.

- Как вы относитесь к горьким оценкам сюжетов развития русской истории, сделанным цитируемым Кончаловским Ключевским?

- Их делал не один Ключевский. Классическую работу отца Георгия Флоровского "Пути русского богословия" в семинарской среде у нас нередко называют "Беспутье русского богословия", настолько горько и критично ее содержание. И критика не должна казаться нам чем-то оскорбительным, убийственным, парализующим. Хотя добросовестная критика с хорошей источниковедческой базой не придет к выводам Кончаловского, что русская религиозная мысль началась у нас с середины XIX века. Вон у меня в библиотеке четыре полки книг исключительно по русской религиозно-богословской мысли до XVIII века - и митрополит Даниил, и спор иосифлян с нестяжателями...

- Но история русского богословия своеобразна?

- Да, Кончаловский отчасти справедливо упоминает в этой связи дар святых Кирилла и Мефодия - церковно-славянский язык. Явно прочитав об этом у философа Георгия Федотова, отмечавшего, что если немецкому или польскому мальчику, прежде чем стать священником, нужно было изучать латынь, и волей-неволей в церкви создавалась система школьного понуждения с образовательными ноу-хау, то у нас сельский дьячок мог всякому мальчику дать образование, рассказав по Псалтыри, где какая буковка.

Однако дар Кирилла и Мефодия позволил нам совершить очень быстрый, значимый, и, конечно, для Церкви гораздо более важный прорыв - в области нравственной. Евангелие стало понятным народу. И это важнее, чем университетские достижения!

Довольно долго сами русские считали себя "работниками одиннадцатого часа", поздно пришедшими во Вселенскую церковь, уже после эпохи вселенских соборов, и держались ученического смирения. И это смирение не так уж плохо, но оно, увы, затянулось на несколько столетий. И к нему прибавилась такая печальная вещь, как презрение к нам наших учителей - греков.

- Но потом ведь было и время закрытости?

- Да, одна из главных и, может быть, трагических развилок в истории России была связана с тем, что при всей нашей известной "всемирной отзывчивости" (и варягов звали, и болгаро-греческих священников) однажды все "прикрылось". В XV-XVI веках, когда турки-османы дожимали Византийскую империю и душа Византии отлетала от ее гибнущего тела (а душа - это всегда интеллигенция, и в данном случае - интеллигенция в рясах), перед нею был выбор: переправляться через теплое Средиземное море в Южную Италию, со схожим климатом и в значительной степени заселенную греками, пусть даже исповедующими католичество, или в единоверную, но совершенно другую - по природным и культурным условиям - северную Россию. Они попробовали ехать к нам. Но судьба Максима Грека была печальной, он оказался слишком умен для нас, и большинство избрало Италию. Они стали там тем, кем французские дворяне после Великой французской революции в России - домашними гувернерами. И Ренессанс, и любовь к античности и православным восточным святым отцам - все это в значительной мере произошло от бежавших греческих интеллектуалов. Беглый грек был домашним учителем Петрарки.

- Если бы они приехали к нам!

- Если бы мы их приняли! Тот же Флоровский об этой трагедии говорит: не захотели в XVI веке учиться по-гречески, спустя два столетия пришлось учиться по-немецки.

- Но Петр I как "учитель немецкого", по мнению Кончаловского, своими реформами породил русских европейцев.

- Современные историки настаивают, что европеизация Московии началась до Петра. А конфликт Петра и допетровской Руси был порожден, скорее, выбором между "голландизацией" и "полонизацией" московской жизни. Царевна-то Софья Алексеевна, скорее, на польские образцы ориентировалась. Да и весь этот сложный роман с поляками в Смутное время, тоже своего рода вестернизация русской жизни. Наше врастание в Европу, интеграция с ней шли своим чередом и до Петра. А то, что сделал Петр, очень многое из прораставшего затормозило. Юрий Михайлович Лотман не зря же писал: "Петр I распахнул окно в Европу, и через это окно явственно потянуло гарью инквизиционных костров". Петр убил монастырскую культуру. А древнерусские монастыри Киреевский не зря называл "святыми зародышами неродившихся университетов". А чего стоит указ Петра I, запрещающий монахам держать в кельях чернила и бумагу.

- А расцвет культуры в XIX веке?

- Да, расцвет русской культуры второй половины XVIII и XIX веков связан с петровскими реформами. Но не будем забывать, что XIX век - это вообще век расцвета. В том числе и век цветущего православия - развиваются академии и монастыри, православная миссия, православное богословие.

В XIX веке у нас возникает еще один уникальный феномен (только в Англии и Франции еще был такой) - феномен светских религиозных мыслителей.

Люди типа Экзюпери или Честертона, Толкиена или Хомякова, Чаадаева или Габриэля Марселя не получали зарплаты в церкви, не были профессорами духовных академий, не преподавали богословие, но, будучи талантливыми людьми, писали очень талантливые тексты о своем переживании веры. Это удивительный феномен русской религиозной светской мысли. Причем "светское" не означает еретическое, они не вольнодумцы. В основном эти люди достаточно традиционны, ортодоксальны, они апологеты, защищают свою веру и церковь.

Хотя Церковь обычно ими не очень довольна. Один из величайших парадоксов русской культуры - даже в советские годы вершинные достижения русской гуманитарной культуры создавались православными людьми - Ростроповичем, Солженицыным, Аверинцевым, Пастернаком.

- Это внушает оптимизм. 

- Да. В истории России есть некие печальные стигматы, некрасивые родимые пятна, но это не нечто типично русское. Практически у всех народов, кто начинал свой путь в христианской цивилизации, есть столетия трудного, тяжелого ученичества и старта. И далеко не все распрямились со стартовой позиции. Мы пока, наверное, не в тройке призеров, но мы олимпионики. Можем состязаться, можем быть и интересными, и убедительными в дискуссиях. При том, что есть десятки народов, в том числе европейских, у которых так и не появилось своего Владимира Соловьева. Или Андрея Рублева. А может быть, даже и Серафима Саровского.

Источник: Российская газета, 15 мая 2013

Комментарий RP: рассуждения Андрея Кураева, получившего систематическое и качественное философское образование в советский период в России всегда представляются интересными. Однако, в данном случае, наряду с известной долей объективизма, нельзя не отметить и некоторого налета сиюминутной клерикальной конъюнктурности. Во всяком случае, называть 19 век "веком расцвета православия" лишь потому, что именно в этот период монастырская жизнь стала объектом внимания отечественных литераторов и живописцев, и именно в этом веке формировалась плеяда религиозных мыслителей, наследие которых было отвергнуто клерикалами, выгляди достаточно смело.