СОСЕДИ

Казалось бы вовсе не религиозный сюжет статьи известного юриста, который специализируется в области правового регулирования государственно-конфессиональных отношений, по сути близок к одной из основных позиций феномена религиозного. Здесь имеется ввиду понятие "душа". Правда, душа народа, а не отдельного человека - христианина, мусульманина или иудея. Не секрет, что такая изучающая невидимые глазу личностные процессы человека научная дисциплина, как "психология", тесно граничит и с социальной психологией, объектом исследований которой является та самая "душа народа". Но, хотя и неуместны в данном случае разного рода "увы!" или "слава Богу!", невидимые процессы, происходящие в душе человеческой и народной душе, подчиняются, судя по всему, одним и тем же закономерностям. Поэтому, наверное, как и жизнь отдельной личности, так и исторический путь многомиллионного социума, будет справедливо соотнести с такими понятиями, как "морок" и "соблазн", "грех" и "покаяние", "безумие" и "прозрение".
На размышления об этом и наводит статья доктора юридических наук, профессора Льва Семеновича СИМКИНА

Лев СИМКИН

«Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 годи к 8 часам утра на угол Мельниковой и Доктеривской (возле кладбищ), - было написано в каждом из двух тысяч экземпляров, изготовленных по заказу 637-й пропагандистской роты 6-й армии. - Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян».

«Жиды города Киева...»

Тех, кто «явился», расстреляли в Бабьем Яру - 33 771 человека. В это число не вошли те, кто вопреки приказу остался дома. Однако и они в большинстве своем не избежали назначенной участи. Расстреляли ли кого-либо из тех, кто «проник и присвоил», неизвестно, хотя многие, не убоявшись обещанного расстрела, присвоили соседское имущество, рассудив, что ушедшим оно без надобности. А немногие - сами «вылавливали советских граждан еврейской национальности, уклонявшихся от явки на расстрел в Бабий Яр, и чинили над ними расправу».

Последнее - цитата из материалов уголовного дела по обвинению трех жителей соседних домов по улице Верхний Вал: Баранова, Устинова и Юшкова. В январе 1944 года оно было рассмотрено Военно-полевым судом 8-го Гвардейского танкового корпуса, после чего положено на полку Киевского областного архива НКВД, а уже в новом тысячелетии его копия попалась мне на глаза в библиотеке Музея холокоста в Вашингтоне.

Как она там оказалась? С тех пор как на постсоветском пространстве открылись архивы, сотрудники музея путешествуют по столицам бывших союзных республик и переснимают все, что связано с холокостом. Не скажу, что для меня это было легкое чтение. Днем глаза слезились от рукописных текстов на дисплее, а ночью - от страшных снов, навеянных прочитанным.

«30 сентября 1941 года к дому, где проживал Баранов, подъехала подвода, собиравшая скрывавшихся евреев, - сказано в обвинительном заключении. - Баранов лично по своей инициативе стащил с постели больную пожилую женщину Смоиловскую и поволок ее с пятого этажа на улицу к. подводе, на которой доставил пойманных евреев на улицу Верхний Вал в садик, где принял активное участие в истязании и закапывании полуживыми привезенных советских граждан».

В протоколе судебного заседания показания Баранова Венедикта Ивановича (1900 года рождения, уроженец села Даниловка Винницкой области, из крестьян-бедняков, работник пожарной охраны) изложены кратко - что вы хотите от секретаря-солдатика, от руки записывавшего ход процесса, но вполне информативно. «В одном доме со мной жила старая еврейка, - рассказывал подсудимый. - К ней пришел полицай, отобрал у нее деньги и ценности, а мне велел вынести ее на подводу. Я так и сделал. Там еще были задержанные евреи. Я тут же вернулся к ней на квартиру, где взял зеленую мужскую рубашку, а жена взяла швейную ручную машинку. Потом наш управдом, указывая на другую старушку-еврейку сказал, чтобы ее тоже в доме не было. Я тогда, будучи в нетрезвом виде, зашел к ней и выкинул ее в окно первого этажа. Из ее квартиры взял себе старое пальто и отрез на костюм. Вот все, в чем признаю себя виновным».

Эстафету подхватили другие соседи. Устинов Егор Дмитриевич, 1905 года рождения, уроженец села Акуловка Тульской области, из крестьян-середняков, столяр: «Вечером я нес ведро вина к себе на квартиру, которое набрал в подвале д. 40 на ул. Верхний Вал. По пути я услышал шум в садике и свернул туда. Подойдя ближе, я увидел, что люди закапывают пойманных евреев. Увидев это, я оставил ведро с вином своему сыну Николаю, а сам сбегал за лопатой и стал помогать закапывать. Всего мы закопали шесть-семь человек, некоторые из них были еще живые».

Юшков Никифор Алексеевич, 1905 года рождения, уроженец села Юшково Орловской области, из крестьян-бедняков, маляр: «В конце сентября 1941 года вечером..., подходя к садику около моего дома, я увидел толпу народа и услышал шум. Подойдя ближе, я увидел, что тут избивают и закапывают евреев. Я застал яму уже наполовину засыпанной, добивали около ямы молодую девушку лет двадцати, которая кричала и просила о пощаде».

Впрочем, о деталях происшедшего и особенно о собственной роли и Устинов, и Юшков в суде рассказывали скупо, но пробелы их памяти были восполнены свидетелями.

«...В толпе стояла молодая девушка, кто-то крикнул, что она еврейка, тут же Устинов с Юшковым схватили ее, избили, а затем полуживую бросили в яму».

«...Мне запомнились слова девушки из ямы: «Ничего, ничего, я сейчас умираю, но придет время, за меня тебе отомстят».

«„Увидела, как Юшков тащил в яму девушку с чемоданчиком и одеялом в руках. Он отобрал у нее чемодан, а девушку столкнул вниз и стал закапывать. Там еще в окопе были две пожилые женщины, но я их не видела, мне сказали люди из толпы. Какой-то мужчина пытался достать одеяло и взять себе, но Юшков вырвал и бросил в яму».

«...Юшков хвастался, что закопал живьем трех старух и одну молодую девушку».

Что ж это за люди такие? Судя по материалам дела, в злодеев подсудимые превратились едва ли не одномоментно. Военно-полевой суд не слишком-то выяснял особенности их психологии - люди как люди, на первый взгляд вполне добропорядочные. Не тунеядцы, работали, у всех семьи, дети. У всех чистые паспорта - «ранее не судимы>>.

Все, похоже, любители выпить, но в этом, собственно, не было ничего такого, что отличало бы их от окружающих. «Мой муж, как подружился с ним (Юшковым. -Прим. Л.С.), - давала показания в суде одна из соседок, - часто выпивал у него на квартире, а потом приходил домой и избивал меня. А до этого жили хорошо. Кроме того, мы часто ругались с женой Юшкова: например, один раз не поделили самогон, который гнали из ее самогонного аппарата». И все же побить жену - это одно, а закапывать в землю живых людей - совсем другое.

Все они так или иначе знакомы друг с другом, Юшков с Устиновым какое-то время вместе работали. В тот вечер Юшков возвращался из клуба пищевиков, куда ходил за своей трудовой книжкой, и, увидев толпу, потому и присоединился к расправе, что в ней принимали участие знакомые ему люди из соседних домов.

Помимо подсудимых в убийстве участвовало немало других людей, в суде не раз назывались их имена: Андрей, Григорий, Алексей, работавший во время следствия «дворником дома 37». Об этих людях в деле сведений нет, судили ли их, мне не известно, так же как о полицае и управдоме - еще одних соучастниках преступления, упомянутых в показаниях Баранова.

Что же такое с ними со всеми случилось? «Если бы не немцы, - сказал Устинов в последнем слове, - я бы ничего подобного не сделал». Но, по словам свидетелей, немцы вообще не принимали участия ни в закапывании, ни в избиении, они «стояли в стороне и смеялись», а один из них «заснимал все это фотоаппаратом».

«Те совсем не наши...»

Прервусь на этом месте, чтобы сказать: ужасы Великой войны связаны не только с немцами. Сразу после «вероломного нападения», в последних числах июня сорок первого в Западной Украине националисты приступили к кровавым погромам. В то же самое время в Каунасе их литовские собратья убивали евреев на глазах у благодарных зрителей -все тех же соседей, аплодировавших после каждого убийства, и женщины несли малых детей поглазеть на расправу.

В людях вдруг проснулось что-то такое, что позволило американскому историку Тимоти Снайдеру назвать свою недавнюю книгу о происходивших в тех местах событиях Bloodlands. «Кровавые земли» - не только образ, но и логическая конструкция, которую автор вывел, наложив одну на другую карты кровавых битв и массовых злодеяний в этой части Европы, совершенных в течение исторически короткого периода (1933-1945 годы). Всех их жертв, по его мнению, объединяет одно: причинная связь с кровавыми вакханалиями, устроенными двумя тоталитарными режимами (сталинским и гитлеровским). Желающие могут познакомиться с авторской аргументацией по первоисточнику, здесь же важно отметить следующее.

Не везде люди себя вели так, как в этих широтах. Скажем, в Дании, расположенной не так уж далеко от Прибалтики, своих евреев спасли, переправив на лодках в нейтральную Швецию.

Как минимум 2,4 миллиона евреев было убито за время немецкой оккупации советских территорий, причем едва ли не впервые в истории массовое уничтожение людей проводилось руками сограждан или, во всяком случае, при их непосредственном участии. Немцев просто не хватило бы для его осуществления. Они были не в состоянии даже различить восточноевропейских евреев внешне, не говоря уже о том, чтобы собрать точные данные о еврейском населении в городах и поселках. Требовалась помощь огромного числа людей: полицейских, бывших сотрудников советской администрации, управдомов, дворников, старост. И они получили ее с избытком. А ведь были еще активисты, как тот же Баранов с подельниками.

...Поскольку не принято спрашивать, по ком звонит колокол (он всегда звонит по тебе), то вот что волей-неволей приходит в голову, когда думаешь о случившемся в военные годы: а вдруг возможно повторение подобного с нами сейчас. Услужливое подсознание сразу отметает эту мысль, ведь в сознание она никак не укладывается.

Между прочим, немецкие евреи в первой половине прошлого века думали, что они такие же немцы, как остальные граждане Германии, и, как выяснилось, ошибались. «Те совсем не наши, ...то совсем не жиды: то черт знает что... - обращался гоголевский Янкель к запорожцам, внимавшим рассказу приезжего из Речи Посполитой казака о тамошних евреях. - Мы с запорожцами как братья родные». Не помогло, «жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны».

Многие неевреи тем более никак не могут поверить в холокост, то есть в то, что нацисты убивали евреев не за что-то, не за то, какими они были, а за то, что они просто были. Видно, что-то с ними все же было не так. Иначе получается, что и с любым, и со мной такое возможно, но ведь этого же не может быть, кирпич просто так никому на голову не упадет.

Правда, в Руанде относительно недавно представители народа хуту убили около миллиона сограждан, имевших несчастье принадлежать к другому народу - тутси. Так то ж африканцы, у нас такого быть не может, потому что не может быть никогда.

Пей не пей, все равно еврей, не зря многих точит червь сомнения - случись какая смута, и на месте евреев может оказаться кто угодно. Когда страна прикажет быть евреем, у нас евреем становится любой. И что тогда может произойти с твоими соседями - вот в чем вопрос. Подспудный страх, не воткнет ли сосед нож в спину - вот что страшно.

В общем, надеюсь, мне удалось убедить предубежденного читателя, что есть смысл поворошить прошлое, ну хотя бы затем, чтобы понять, как это могло произойти с обычными вроде людьми. С соседями. Хотя бы с теми, кого судили в Киеве в январе сорок четвертого, обыкновенных людей, вдруг превратившихся в садистов-убийц. К тому же слово «ворошить» не очень-то подходит к этой странице нашего прошлого, она так долго оставалась закрытой, что точнее было бы употребить другой глагол - «открывать» или «узнавать».

«Двадцать лет как жизни нет»

Вернемся к делу о погроме на Верхнем Валу. Юшков не раз жаловался соседям, что из комсомола его «выбросили за антисемитизм», еще упоминал «о жидах, которые подсиживали директора производства, где он работал до войны». Да и в сам момент расправы выкрикивал: «Пили нашу кровь, а теперь мы поиздеваемся над вами!» Как видно из его слов, он ассоциировал ненавистных ему евреев с не менее ненавистной советской властью.

И от Устинова соседи слышали об испытываемой им ненависти к евреям, он еще добавлял: «Ждете советскую власть - не дождетесь!» Уже после сентябрьских событий, в ноябре 1941 года, он случайно увидел, как в Александровскую (бывшую Октябрьскую) больницу привезли из лагеря для военнопленных соседа, с которым жил до войны в одном доме, - раненого военврача Ермака. И, по его собственному признанию, в разговорах с сотрудниками больницы сильно возмущался тем обстоятельством, что немцы лечат Ермака, - «не иначе не знают, что он еврей». На следующий день, как указано в приговоре, «Ермак был умерщвлен немцами путем впрыскивания яда».

Как уже говорилось, подсудимые - в прошлом сельские жители. Вероятно, все трое переселились в Киев после коллективизации, обернувшейся на Украине голодомором, во всяком случае, это событие не могло пройти мимо них.

В предвоенное время было немало тех, кто видел в евреях причину собственных бед и винил их и в революции, и в гражданской войне, и в репрессиях. Не стану повторять, чем обосновывались те выводы, и подсчитывать, сколько их было среди жертв и сколько среди палачей. Вряд ли надо убеждать просвещенного читателя журнала в несправедливости самой идеи коллективной ответственности.

Правда, антисемитизм был и прежде, но при советской власти он стал не столько проявлением национальных предрассудков, сколько выражением социальной неприязни. Скажу больше, антисемитизм отражал отношение народа или, по крайней мере, немалой его части к новому строю жизни.

Напомню, как Митрич из «Золотого теленка>> реагировал на газетную статью о соседе, полярном летчике, под заголовком «Среди торосов и айсбергов»: «...Айсберги. Это мы понять можем. Двадцать лет как жизни нет. Всё Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи...» На страницах романа он всего лишь выпорол Васисуалия Лохан-кина (заметим, никакого отношения к евреям не имевшего). Представьте, на что такие, как он, были способны в условиях оккупации, где соседи, как правило, вели себя как в Вороньей Слободке, то есть молча наблюдали за происходящим.

Настроения эти легко «наложились» на нацистскую пропаганду, которая с прицельной точностью била в одну точку, утверждая, что Германия воюет вовсе не против населения, а лишь «против жидовской власти». Этот тезис изо дня в день повторялся в газетах, издававшихся на оккупированной территории, вдалбливался ученикам в школах, доносился до паствы с амвонов открытых немцами церквей. В Киеве оккупанты нашли оригинальный повод для возбуждения ненависти к евреям, обвинив их во взрыве Крещатика.

Асимметричный ответ

Есть смысл пояснить, что, собственно, случилось с Крещатиком - одной из красивейших улиц предвоенной Восточной Европы. 24 сентября 1941 года в два часа дня произошел мощный взрыв в магазине «Детский мир», от детонации сработало взрывное устройство в соседнем здании, где размещалась немецкая комендатура. Взрывы продолжались в других домах, из-за ветра начался пожар, длившийся несколько дней, и от большей части Крещатика остались руины.

Взрывчатка была заложена сотрудниками НКВД при отступлении войск из города. Однако советская пропаганда и во время войны, и после изображала взрыв Крещатика как очередное варварство фашистов. Так писали в советских учебниках, и, не вдаваясь в подробности (а где ж их было узнать), я долго принимал это за чистую монету.

Да и трудно было бы поверить в иное. Понятно, когда отступающая армия взрывает мосты, заводы, арсеналы. В Киеве же взрывали мирный квартал, сердце города, с жилыми домами, магазинами, гостиницами и театрами. Это все равно что взорвать Невский проспект. Я не удивился бы, если б узнал, что Сталин не исключал минирование Кремля на случай оставления Москвы, во всяком случае, его могло навести на эту мысль частое поминание в те годы Кутузова и московского пожара 1812 года.

Итак, советская пропаганда приписала взрывы немцам, а немцы - евреям. Каким таким евреям - оставшимся в городе старикам, женщинам и детям? Этому нелепому обвинению можно было бы поверить, если только отождествлять с евреями советскую власть. Таких, впрочем, даже среди киевлян было немало, что уж говорить о немецких солдатах, искренне рассказывавших в письмах домой о еврейских диверсиях в Киеве. А их командиры только и искали предлог для выполнения важнейшей идеологической задачи рейха - избавления от «низшей расы».

Провокацию задумывали для того, чтобы столкнуть оккупантов с населением, тем самым, часть которого встречала немецкие войска с цветами. Нацисты дали на нее «асимметричный» ответ, перенаправив гнев горожан в другую сторону. Ответ этот был обнародован 29 сентября 1941 года - так киевские евреи оказались заложниками взаимных провокаций.

Представьте себе, как в тот несчастный день с утра через весь город в сторону кладбищ тянулись люди с чемоданами, узлами и колясками - в основном старики, женщины и дети. На глазах всего города шли обреченные - чьи-то одноклассники, девушки, с которыми ходили в кино и на танцы (смешанные семьи - отдельная печальная история), наконец, просто соседи, а «в воротах и подъездах стояли жители, смотрели, взды хали. Посмеивались или кричали евреям ругательства». Закавыченный текст взят из романа Анатолия Кузнецова «Бабий Яр», впервые прочитанного мною в изуродованном редакторами виде в 1966 году в журнале «Юность». В числе купюр оказался рассказ о четырнадцатилетнем мальчике, который после расстрела выполз, незамеченный, из рва и прибежал домой, а встретившая его соседка «разохалась, выслушала его повесть, поставила на стол кувшин с молоком, велела сидеть тихо, не выходить, чтобы никто не увидел, затем пошла в полицию - и заявила. Да еще, вернувшись, постерегла, пока не приехала подвода с немцами».

Были, правда, и другие соседи, те, кто, рискуя, спасал евреев, но их было мало, совсем мало. На вопрос, почему мало, ответил другой писатель - Василий Гроссман («Жизнь и судьба»). Прошу прощения за длинную цитату, но она важна для понимания случившегося: «В свое время на этой же земле, мобилизовав и раздув ярость масс, Сталин проводил кампанию по уничтожению кулачества как класса, кампанию по истреблению троцкистско-бухаринских выродков и диверсантов. Опыт показал, что большая часть населения при таких кампаниях становится гипнотически послушна всем указаниям властей. В массе населения есть меньшая часть, создающая воздух кампании: кровожадные, радующиеся и злорадствующие, идейные идиоты либо заинтересованные в сведении личных счетов, в грабеже вещей и квартир, в открывающихся вакансиях. Большинство людей, внутренне ужасаясь массовым убийствам, скрывает свое душевное состояние не только от своих близких, но и от самих себя. Эти люди заполняют залы, где происходят собрания, посвященные истребительным кампаниям, и, как бы ни были часты эти собрания, вместительны эти залы, почти не бывало случая, чтобы кто-либо нарушил молчаливое единогласие голосования. И, конечно, еще меньше бывало случаев, когда человек при виде подозреваемой в бешенстве собаки не отвел бы глаз от ее молящего взора, а приютил бы эту подозреваемую в бешенстве собаку в доме, где живет со своей женой и детьми».

...Вернемся, однако, к запротоколированным событиям, происходившим в тот же или на следующий день на Верхнем Валу. «Через несколько дней после поданного немцами приказа о явке всему еврейскому населению Киева на кладбище, примерно в пять вечера я пошла по воду к колонке на улице Нижний Вал, где увидела сидящую на земле всю окровавленную еврейку, которая сильно плакала, - это из показаний Евдокии Русановой в суде. - Вокруг было полно детей. Дети надсмехались над женщиной, один мне заявил, приняв за жену Юшкова: «ваш дядя Юшков сильно бил эту ста рую жидовку и отобрал у нее торбу сахарного песка».

Евдокию увиденное нисколько не смутило, и она поспешила отнести воду домой. Повстречав по дороге соседку - ту самую жену Юшкова, рассказала ей о случившемся. Та поведения супруга не одобрила, сказав, что не будет пить чай с этим сахаром, «пусть себе выгонит из него самогон». Побеседовав с соседкой, Евдокия пошла второй раз по воду, так как в тот день, как она пояснила в суде, стирала белье. Но, увидев по пути толпу, все же решила задержаться и подошла узнать, в чем там дело.

То, чему она стала свидетелем, подробно описывать не стану, дабы пощадить нервы читателя. Суть же происходящего заключалась в том, что в садике против дома 35 по Верхнему Валу в вырытую перед войной яму, в протоколах именовавшуюся «окопом для укрытия от осколков во время налетов фашистской авиации», закапывали живых людей. Евдокия вновь отправилась домой, стирка не ждет.

В собравшейся вокруг толпе были еще женщины, некоторые с детьми. К ним присоединялись прохожие. Свидетель Лозакин «шел с базара с двумя товарищами: Новицким Григорием и Разиным Андреем, который сейчас в Красной армии, и увидел группу людей, из которых знал Юшкова и Устинова». Подростки постояли немного и посмотрели, как «били старух, пытавшихся вылезти из окопа, лопатами, как засыпали землей», послушали высказываемые убийцами «всякие ругательства по поводу евреев».

В общем, соседи довольно-таки спокойно восприняли происходящее. Не то чтобы с одобрением, но и не пытаясь остановить этот ужас. Два с половиной года спустя они же давали в суде показания против участников погрома, потом на том же месте наблюдали за казнью его участников. За это время много воды утекло, им пришлось самим многое пережить, ведь, покончив с евреями, оккупанты принялись за остальных.

Казнь

Через три месяца после освобождения Киева, 23 января 1944 года, в скверике на Верхнем Валу поставили виселицу. Замысел организаторов публичной казни был в том, чтобы привести в исполнение приговор над убийцами «на том самом месте, где они в 1941 году истязали советских граждан» - это цитата из совсекретного спецсообщения наркому от начальника управления Наркомата госбезопасности по Киевской области полковника Бондаренко. «При исполнении приговора, - говорится в нем далее, - присутствовало около пятисот заранее оповещенных местных жителей, среди которых многие лично знали приговоренных и были свидетелями чинимых ими зверств. Реагирования на приговор были весьма положительные».

Слова о «положительных реагированиях» напомнили мне опубликованную дневниковую запись Евгения Габриловича, заметившего на излете советской власти следующую особенность нашего народонаселения: «Скажут отобрать земли и заводы - под аплодисменты отберут, скажут раздать обратно - с аплодисментами раздадут. Уж очень наш народ приветливый». Правда, тут отбирали не имущество - жизнь. Впрочем, у людей давно выработался иммунитет к жестокости, да и послевоенные виселицы мало способствовали смягчению нравов.

Возможно, в толпе зрителей стоял мальчишка по имени Толик, впоследствии ставший писателем Анатолием Кузнецовым. «Как вешают людей, я впервые увидел не при немцах, а уже при советской власти, - вновь цитирую «Бабий Яр», разумеется, из полного, без купюр, текста. - На киевских площадях построили виселицы - на пять-восемь петель каждая. Вешали украинцев и русских, которые сотрудничали с немцами и не сумели скрыться. Их подвозили на грузовике, надевали петли, открывали задний борт, потом грузовик отъезжал, а они начинали плясать, раскачиваясь на веревках».

Предвижу вопрос читателя, откуда вообще взялась в середине XX века процедура повешения, не из Средних же веков. Нет, всего лишь от соседей по времени - нацистов, вспомните хотя бы Зою Космодемьянскую.

«Смертная казнь через повешение» была официально введена в советское законодательство секретным и потому не опубликованным в газетах указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года № 39. Указ назывался «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и для их пособников». Что касается самой процедуры, то она до деталей совпадала с описанием казней, осуществлявшихся гитлеровцами: «приведение в исполнение приговоров... производить публично, при народе, а тела повешенных оставлять на виселице в течение нескольких дней».

Отец народов не прочь был взять у «друга-врага» Гитлера кое-что полезное, как и тот -у Сталина. Не стану рассуждать на эту тему, интересующиеся могут найти в литературе информацию о почерпнутых ими друг у друга новациях, включая не только концлагеря, но и те же заградотряды.

Военно-полевые суды тоже были созданы апрельским указом, и один из них - в составе гвардии майора юстиции Клюева (председатель), гвардии подполковника Стрижкова (замполит дивизии) и гвардии подполковника Миронова (начальник СМЕРШ) -21 января 1944 года приговорил обвиняемых к «публичной казни через повешение с конфискацией лично им принадлежащего имущества». Приговор был написан от руки, подписи судей поставлены под словами: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

Реакция Вассермана

Итак, справедливость восторжествовала, возмездие настигло мучителей. Не всех, почти не тронули управдомов и дворников, верно служившим всем властям и исправно доносившим, куда приказывали - то «органам», то гестапо. Судили полицаев, старост -тех, кто не ушел с немцами (некоторые из сбежавших вновь появились на родине лет тридцать спустя, в качестве интуристов из Штатов и Канады с богатыми подарками для родных).

Но, что удивительно, в сороковые годы власть одной рукой преследовала погромщиков, а другой - поощряла антисемитов. По авторитетному свидетельству автора

«Номенклатуры» Михаила Восленского, «государственный антисемитизм в Советском Союзе начался внезапно - как ни странно, во время войны против гитлеровской Германии. Казалось, эта зараза переползла через линию фронта и охватила номенклатурные верхи». Именно тогда стали подсчитывать процент и вычищать евреев из серьезных учреждений, потом ограничили прием в университеты и аспирантуру. Но я не о верхах, об обычных людях. О соседях.

Не все евреи погибли, не все гетто успели уничтожить, и их узники вернулись домой, кто-то возвратился из эвакуации, чье-то жилье оказалось занятым соседями, имущество давно расхищено, еще долго принадлежавшие евреям вещи продавали на местных базарах, и возникавшие претензии не улучшали отношения к вернувшимся.

Подросли дети, на глазах которых проходила расправа над евреями. Как тот паренек-свидетель, что стоял в толпе вокруг ямы, помните, он еще шел с базара с товарищем, который к моменту процесса был призван в армию. Кстати, в воспоминаниях выживших узников гетто мне попадалось об издевавшихся над ними сверстниках, с которыми после войны пришлось ходить в одну школу.

Слово «жид» вернулось окончательно и бесповоротно и на сей раз прочно вошло в «родную речь». Его узнавали с самого детства, как один из моих товарищей постарше, который в пионерлагере выкладывал из шишек слова «Бей жидов, спасай Россию», не зная, о ком речь.

Размах бытового антисемитизма в послевоенные годы не нуждается в доказывании. Народ к тому же чутко реагировал на сигналы власти, а та их долго не подавала, никак не выказывала своего отношения и даже не поминала убитых в войну евреев, заменяя непроизносимую национальность эвфемизмом «мирные советские граждане». Но это только поначалу не подавала сигналов, а потом как начала подавать, так и не могла остановиться, лишь смерть Сталина положила им конец.

Я имею в виду роспуск Еврейского антифашистского комитета (1948 год) и последующий арест его виднейших участников, борьбу с «безродными космополитами» и кампанию по раскрытию псевдонимов, начавшуюся с редакционной статьи «Правды» «Об одной антипатриотической группе театральных критиков» (28 января 1949 года), отредактированной лично Сталиным. Последние годы жизни вождя ознаменовались массированной публикацией фельетонов о евреях-проходимцах (как, например, творение Василия Ардаматского «Пиня из Жмеринки», опубликованное в журнале «Крокодил» 20 марта 1953 года). И наконец, аресты «врачей-вредителей», вызвавшие взрыв антисемитизма в народе и желание поквитаться с «убийцами в белых халатах» заодно с упорными слухами о готовившейся депортации евреев на Дальний Восток.

Принято объяснять все это присущим вождю антисемитизмом, но вряд ли только в нем дело. Попробую высказать крамольную мысль, к каковой я, собственно, и пытался подвести читателя этого затянувшегося текста.

Что-то произошло в момент, когда, перефразируя ахматовские слова, две России глянули в глаза друг другу, - после освобождения одной из них, той, что была под немцами. На оккупированной территории довольно-таки долго, плюс-минус два года, жили советские люди, и было тех людей никак не меньше семидесяти миллионов. А что если некоторые из приобретенных ими за это время болезней оказались заразны и передались воздушно-капельным путем остальным ста миллионам?

Так что еще неизвестно, кто за кем пошел, народ за Сталиным или Сталин за народом, а тот, в свою очередь, в определенном смысле последовал за Гитлером, ну если и не последовал, то благодаря ему кое-что узнал о себе. Случилось нечто вроде проверки населения на реакцию Вассермана. Только не в образец крови, а в саму кровь людскую ввели антиген, антитела мгновенно среагировали на него, и интенсивность реакции оказалась столь высока, что не оставила сомнений в серьезности заболевания.

...Семь десятков лет минуло с той поры, а ведь и поныне не угадаешь, какой была бы реакция твоих соседей на нацистскую вакцину - отрицательной или, не дай Бог, положительной.

Прошу прощения у читателя за еще одну, последнюю цитату из недавнего романа Джонатана Литтелла «Благоволительницы», все на ту же проклятую тему: «Психи -не в счет. Угроза - особенно в смутные времена - кроется в обычных гражданах, на которых стоит государство».

На фото: 1 -Латвия после освобождения советскими войсками. 2 -Украина, первые месяцы оккупации

Источник:  СНОБ.№11 (51) 2012