НЕДОУМЕНИЕ О СМЕРТИ

Георгий ВОЛЬХОВСКИЙ

«LA DIVINA COMMEDIA

-Представление окончилось. Публика встала.

-Пора одевать шубы и возвращаться домой.

Оглянулась.

Но ни шуб, ни домов не оказалось»

В. Розанов

Жизнь каждого из нас – это совокупность личного опыта. Во-первых, опыта самой жизни, потому что за нас, за меня лично, мою жизнь никто не сможет прожить. Во-вторых, личного опыта смерти, потому что моею смертью не сможет умереть никто. Это моя смерть и предстоит она мне. И это будет мой личный опыт. Есть еще личный опыт любви. За меня никто и никогда не сможет любить. Личный опыт веры, потому, что и верить за меня не сможет никто. Это моя вера. Опыт личной встречи с Богом, если я захочу Его встретить. И за меня эту встречу тоже никто не сможет совершить. И совесть моя звучать может только во мне, обличая только меня…

И если у меня нет личного опыта чего-то, то это вовсе не означает, что этого чего-то нет вообще. Скорее это что-то означает, что я это не встретил, не пережил, не познал, что у меня отсутствует личный опыт.

Отсутствие моего личного опыта не означает также, что если его нет у меня, то его нет и у других. Это у меня его нет. А если у меня его нет, то как о чем-то, чего я не знаю или чего не имею, я могу судить? Да никак. Можно ли рассуждать о жизни, если сам не живешь? Можно ли до конца познать смерть, если еще не оказался за чертой жизни? Истинным ли будет суждение о любви, если сам не познал ее сердцем? Объективным ли будет личный опыт веры, если ее не имеешь и верою не живешь? И можно ли утверждать, что Бога нет, если сам лично, по собственному нежеланию, Его не встретил? Здесь правильнее и справедливее говорить не о том, что чего-то нет, а о том, что лично для меня этого нет и для меня оно не существует. И это совсем не означает, что оно не существует вообще. Это я чего-то не имею или личный опыт, предоставленный жизнью, мною не понят или просто отвергнут, что, в общем-то, одно и тоже. В этом случае отрицание того, чего лично для меня не существует, или того, чего лично я не имею, и рассуждения о том, чего лично я не пережил или чего не знаю, становятся неуместными. Как можно рассуждать о том, чего не знаешь?

Вот пример. Смерть время от времени напоминает о себе. Особенно больно бьет нас смерть кого-нибудь из близких. Мы участвуем в похоронах. Но мы не допускаем и мысли, что каждый из нас обречен на смерть. Конечно, личный опыт смерти мы когда-нибудь переживем сами, но со смертью другого можем соприкоснуться с опытом смерти, преломив его через самого себя. Однако мысли о своей смерти мы гоним подальше, вовсе не задумываясь, что смерть другого дает нам

реальное напоминание о нас самих, дает возможность задуматься о том, что будет со мной потом, после того, как границу смерти пересеку я. Ведь если рано или поздно предстоит умереть мне, то причины смерти моей я должен искать не где-либо вне себя, а в себе. Это реальная возможность иметь личный опыт чего-то (в данном случае смерти) еще при жизни, находя ответы в самом себе, т.к. смерть не есть наблюдение со стороны. Постижение смерти может быть только в акте присутствия в ней. Чтобы ее понять, необходимо переживать или вживаться в нее. Но мы, не осознав этого, отвергаем вместе со смертью и опыт смерти другого, не делая выводов для себя.

Поэтому Николай Бердяев, именно в своем «Самопознании», когда писал о своей «окончательной философии», о «исповедании веры», сказал, «что никогда не мог примириться ни с чем тленным и преходящим, всегда жаждал вечного и только вечное казалось мне ценным. Я мучительно переживал расставание во времени, расстояние в пространстве. Вопрос о бессмертии и вечной жизни был для меня основным религиозным вопросом» [11, с.283]. Пусть этот личный опыт будет для меня не полным, ведь полнота появится тогда, когда меня уже здесь не будет, но вполне достаточным, чтобы, когда придет полнота, я не был бы застигнут врасплох. Потом будет поздно что-либо осмысливать, отвергать или отрицать. Останется только сожалеть, «что мысли о смерти застали врасплох», как писал Зощенко в своей философской работе «Перед восходом солнца».

Каждый имеет свой личный опыт. Однако касается он не только каждого из нас. Ведь направлен он бывает, довольно часто, на тех, кто рядом с нами. Если мы имеем жизнь, то хотим, чтобы ее имели и наши дети. Если имеем любовь, то изливаем ее на своих любимых. И разве можно сказать, что мы любим кого-то, если пред лицом предстоящей для них и для нас смерти, мы не попытаемся привести их и себя к вечности в любви? Если имеем веру, то хотим поделиться ею, а если встретили Бога, то хотим к этой встрече привести всех, ощутив в этой встрече полноту Бытия, полноту Жизни, полноту Любви. А познать эту полноту и для себя и для других помогает смерть, память о ней, подготовка и ожидание ее. Поэтому так важно познание о смерти. Ведь познание смерти и поиск смысла смерти подводит нас к вопросу о смысле жизни, о самой жизни, подводит к вопросу о вечности. «Кто учит людей умирать, тот учит их жить» [10 с.73] и жить вечно.

***

Это было в далеком детстве, когда мне было лет пять-шесть. Живо помню, как впервые встретившись со смертью, я был буквально потрясен и испуган. Смерть тогда отобразилась в облике мальчика убитого током. Он был постарше меня и жил в соседнем дворе. Из этого-то двора смерть и обратила на себя внимание надрывным криком его матери, стоявшей у его гроба. Криком отчаяния и безысходности. Криком, идущим откуда-то из глубины, из сердца, из души. Он буквально проникал внутрь, заставляя сердце холодеть и сжиматься. Оно тревожно билось и переполнялось страхом перед чем-то, доселе неведомым, страшным и трагичным.

Мальчик лежал в гробу. Неподвижный и какой-то почерневший. Совсем непохожий на себя.

Как бы подхватывая крик матери, заиграл стоявший рядом оркестр и в том, что он играл, тоже был какой-то надрыв, трагизм и безысходность. Заплакали стоявшие у гроба люди, а в окнах домов показались любопытствующие лица. Печальная процессия неспешно тронулась, никого вокруг не оставляя безучастным.

Я не понимал до конца, что происходило, хотя осознавая, что это было нечто ужасное.

Услышав от своей мамы, что мальчика убило током, что он умер и что его больше не будет, я спросил: «А как это его не будет? Он же вот, лежит... А где он будет?… А что, мы тоже можем умереть?». Услышав утвердительный ответ, я сказал: «А я не буду закрывать глаза. И не умру никогда».

– Когда ты вырастешь, люди научатся побеждать смерть, – сказала мама, видя, как я был потрясен увиденным и услышанным, – так что, тебе нечего бояться.

Но это утешило меня мало, а еще и озадачило. Озадачило словом «смерть». Оно казалось холодным, твердым, хлестким, колючим и чужим. И непонятным.

– А что такое смерть?

Однако услышанный мною ответ, так и остался мною же не понятым. И эта непонятость только добавила к тому, что было от увиденного в моем сердце, еще и леденящую таинственность, во мраке которой скрыто то, чего я так стал бояться и не хотеть. Я стал бояться и не хотеть смерти. Это была боязнь не покойников, не гроба или какой-либо атрибутики смерти. Это была боязнь того непонятного, что заставляет остановиться сердце, что отнимает жизнь, радость, улыбку. Того, что приводит к расставанию, к разлуке. Того, что развевает мечты, разрушает дела и прекращает чувства, оставляя лишь обрывки воспоминаний.

Мое потрясение было одновременно и откровением, и «недоумением о смерти». Откровением о том, что меня может не быть. Я не понимал как так, что люди скоро полетят к другим планетам (это тогда казалось недалеким, ведь в космосе побывали уже собаки Белка и Стрелка), а я этого не буду знать. Другие будут ходить в кино, а я его не увижу. Не смогу участвовать в играх своих друзей и летом не смогу барахтаться в реке...

Нам всем приходится сжиться (интересно звучит слово сжиться, когда речь идет о смерти), с неизбежным. И, в конце концов, я, как и все, за учебой в школе, деланием уроков, за прочими детскими заботами, попросту свыкся с этим. Но детское откровение, или прозрение, остается истинным: как бы рано или поздно она не пришла, мысль о смерти, угроза небытия должна повергать нас в ужас, потому что наша жизнь - это всего лишь переход из ничего в ничто.

Но откровение о смерти одновременно вызвало и протест. Протест против самой смерти. Протест и поиск, поиск Жизни. Много позже, с годами, я стал понимать, « что вопрос о смерти, точнее недоумение о смерти, стоит в самой сердцевине человеческого сознания и, в конечном итоге, отношение человека к жизни, то, что мы называем его мироощущением или мировоззрением, определяется на глубине его, отношением к смерти». [1, с.104] Поиск поставил и вопросы. Что есть «Я» и что есть моя жизнь? Что есть смерть и почему я должен умереть?

Ни на один из этих вопросов невозможно правильно ответить, если после моей смерти ничего не остается, ни жизни тела, ни жизни души. Это пресловутый, не перестающий мучить человека вопрос о загробном мире, о загробной жизни, о душе и о Боге… «Здешнее нам известно, а каково то, к чему все перейдут, мы не знаем и страшимся неведомого» [2, с.158]. Может кто-то и не страшится, а относится к ней философски, как Сократ, молвивший после обвинительных речей: «Ведь бояться смерти…– это ничто иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, т.е. возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь» [4, с.218]. Если кто-то и говорит, что не страшится смерти и неизвестности, то, скорее всего это гордостная бравада, потому что завороженность человека собственным «Я» в отношении смерти, приводит к упущению того факта, что смерть любимого существа для нас страшнее, чем собственная. Достаточно спросить такого, а страшится ли он смерти, ну скажем, своих детей, родных или друзей? Здесь, обычно, завороженность пропадает, а бравада заканчивается. Неизвестность и смерть близких страшит, а если кто-то говорит иначе, то или лжет, продолжая браваду, либо просто их (родных и близких), не любит.

Можно попытаться обмануть себя, или шутить, подобно Эпикуру, написавшему другу Мененею: « Самое ужасное из зол – смерть, не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет» [17, с.403].

Можно понадеяться на успехи геронтологии. Можно даже попытаться диетой или физическими упражнениями продлить жизнь. Но как бы не составлялась наша диета, как бы мы не упражнялись, сколько бы витаминов не получали, какой бы здоровой не была пища, каким бы низким не был уровень холестерина… смерть все равно одолеет нас, как одолевала всех, кто жил прежде. Это непреложно!... И хотя, по-видимому, продлением жизни заниматься нужно, но довольно абсурдно видеть смысл жизни, ну скажем, в продлении ее, а не в самой жизни. А при большей озабоченности физического существования, опасно. Опасно, потому что встретившись со смертью, можно оказаться неготовым. Это касается абсолютно всех. И молодых и старых. Потому что старый должен умереть, а молодой может умереть и, глядя на могилы молодых, не знаешь, где больше шансов, у того, кто должен, или у того, кто может. Несомненным остается то, что «человек не знает, что будет, и кто скажет ему, что будет после него» (Еккл.10, с.14).

Смерть – это индивидуальный опыт [3, с.31]. Однако, пока мы живы, этого опыта у нас нет. Точнее, косвенный опыт, как уже упоминалось, у нас конечно есть. Это опыт смерти других. Опыт весьма ограниченный. Ограниченный умиранием, смертью и погребением кого-то. Опыт, из которого каждый из нас делает, или не делает, какие-то выводы для себя о смерти. Точнее и правильнее будет сказать, что это наш личный опыт отношения к смерти. Но рано или поздно личный опыт самой смерти, то, куда мы перейдем, будет иметь каждый, независимо от того, как отвечал он на вопрос о загробной жизни, когда был жив. А правильно на него нужно ответить именно пока «Я» жив. Ведь если ничего загробного нет, то на вопрос: «Что есть «Я»?, можно ответить довольно просто и банально: «Я есть набор элементов таблицы Менделеева, которые сейчас, почему-то, движутся, думают, любят…, а потом все это, почему-то, делать перестанут». Почему?

В детстве, увидев мальчика убитого током, я уже спрашивал: «Как это его не будет?». И, действительно, как можно сказать, что человека нет, когда вот он, лежит в гробу, и вроде бы есть? Кого же нет? Тело, конечно, истлеет, как и написано: «В поте лица твоего будешь есть хлеб. Доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт.3.19). Тело истлеет, но куда денусь «Я», моя личность, со всеми ее чувствами, мыслями, желаниями и устремлениями? «Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут: если и устарел в земле корень его, и пень его замер в пыли, но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви, как бы вновь посаженное. А человек умирает и распадается; отошел, и где он?» ( Иов.14, с.7-10).

Если ничего загробного нет, а мое «Я» – это только лишь мое тело, то, как личность, как живая душа, я, после смерти, превращаюсь даже не в прах, а вообще в ничто. Потому что я, как личность, перестаю быть. Как говорил Сократ, приговоренный афинским судом к смертной казни: «…умереть, значит стать ничем»[4, с.218]. Да и сейчас, пока я живу, я уже потенциальное ничто, потому что должен умереть. Но чтобы умереть, нужно вначале родиться. Прийти из ничего, ведь моего «Я» не было до моего рождения. Прийти из ничего, чтобы снова уйти в ничто.

Что же есть моя жизнь? Это лишь миг, между ничем и ничем, лишь путь из ниоткуда в никуда. Это лишь умирание, лишь ожидание страшного неизбежного… «Ибо что такое жизнь ваша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий» (Иак.4, с.4).

Как же, по-другому, можно ответить на этот вопрос, когда о загробном не думаешь? Никак. В этом случае смерть и есть то самое небытие, которое должно меня поглотить. Почему должно? Кто скажет? Это неизвестно. Как и неизвестно, почему я пришел из ничего в этот мир, почему я видел солнце и голубое небо, почему я любил и почему я вообще был…

В этом случае, все рассуждения о смерти будут сводиться лишь к рассмотрению разных сторон умирания. И это естественно. Ведь как же можно рассматривать то, чего нет. Если нет посмертного существования, то и рассматривать его невозможно. Просто нечего рассматривать. Остается лишь умирание и разные его аспекты. Это и отношение к смерти в разные времена и у разных народов, и погребальные обряды, и причины суицида, и эвтаназия, и…вплоть до искусства эпитафии. А сама смерть будет видеться только лишь в вопросах, определяющих смерть клиническую и биологическую. Но что такое смерть, и почему она вообще есть, раскрыть будет невозможно. Есть и все. Заложено природой в генах. И платоновское: «Жизнь праведника – есть вечное умирание», лишь подчеркнет неизбежность смерти, обесценивающей жизнь. Ну, чего стоит миг между ничем и ничем? И любая философия, в этом случае, при всем разнообразии мнений, будет сводиться, в конечном итоге, к попыткам объяснения бессмысленности, безысходности и тупика жизни.

СМЕРТЬ И ВЫСШИЙ СМЫСЛ

«Если смерть есть…, а Бога нет, то…

давайте притворимся, будто жизнь

имеет смысл».

Жан-Поль Сартр

Если существование меня, как и каждого индивидуума, прекращается с моей или его смертью, какой глубинный смысл, какое высшее значение можно приписать моей и его жизни? Не все ли равно, в конечном итоге, существовал ли я когда-либо или нет?

Даже рассуждая о Боге и вечности «представить себе совершенную вечную жизнь, божественную жизнь, но тебя там не будет и любимого тобой человека там не будет, ты в ней исчезнешь, то эта совершенная жизнь лишается всякого смысла. Смысл должен быть соизмерен с моей судьбой. Объективированный смысл лишен для меня всякого смысла. Смысл может быть лишь в субъективности, в объективности есть лишь издевательство над смыслом» [11, с.283]. Остается только добавить, что в «субъективности», одним из субъектов, должен быть я. И никак иначе.

Разумеется, можно сказать, что моя жизнь что-то значила, если она повлияла на другие жизни или даже на ход истории. Но это придает моей жизни лишь относительное, а не абсолютное значение. Быть может, моя жизнь что-то и значила по отношению к другим людям и к определенным событиям. Но сами эти люди и эти события – малозначимы в абсолютном смысле: ведь и они тоже катятся в небытие.

Ну в самом деле, какое мне дело до того, что, как писал Фейербах, мой «дорогой образ воссияет в чьей-то памяти навсегда» [5, с.282], если меня не будет. Да и может ли он воссиять «навсегда», если перестанет быть тот, в ком он сиял. Ну какое мне дело до того, что « имени моему будет полагаться честь бессмертия» [5, с.282], или что я «и после смерти останусь жить в результатах своего творчества» [26, с.36],если меня не будет. Ну какое мне утешение, что умершие родные и близкие, «эти любимые люди…внутренне принадлежат нам, входят в состав нашего «я» [25, с.23], как бы продолжая в нас жить. Меня-то не будет и «состав моего я» превратится в ничто вместе с тем, что ему принадлежит…И как бы я себя не обманывал, что моя жизнь имеет хоть какой-то смысл, какой бы смысл своей жизни я бы не придумал и не приписал, он, смысл, и она, моя жизнь, все равно не будут иметь никакого смысла, потому что, не будет меня. «Поразительно, что люди с такой легкостью подчиняются преподносимому им смыслу, не имеющему, в сущности, никакого отношения к их неповторимой индивидуальной судьбе» [11, с.283].

Можно, конечно, попробовать придумать и приписать своей жизни еще какой-либо смысл, ну, скажем, растить детей, посадить дерево… или написать что-нибудь о смерти, но, если эти смыслы будут разниться с основным моим предназначением жизни вечной, то это будет всего лишь упражнение в самообмане, который развеет смерть. А мои придумывания смыслов, будут пустой и бессмысленной тратой времени, убийством времени, которое с каждой секундой, уносит в небытие мою жизнь вместе с этими смыслами…

Можно, конечно, об этом не думать вовсе. Или, если даже думая об этом, я соглашаюсь с неизбежностью небытия меня и тех, кого, как мне кажется, я люблю, тем самым соглашаюсь с бессмысленностью их существования, придумав смысл бессмысленности, то в этом есть еще и равнодушие, и нелюбовь к тем, кого я считаю любимыми. В этом ужас положения меня и моих любимых, потому что с моей и их смертью нас ожидает ничто. И простое продление моего и их существования, не придаст этому существованию никакого смысла. Да и сама любовь тогда становится бессмысленной, если она конечна и канет в небытие вместе со мной и моими любимыми.

Бессмысленными становятся мои страдания и скорбь. Жертвы тех, кто жил до меня. Бессмысленной становится моя работа, мой труд, как впрочем, труды, лишения, подвиги, достижения целых народов. Бессмысленной становится сама история, как прошлая, так и будущая, потому что в ней не будет меня и тех, кто ее совершал. А если добавить к этому, что согласно теории «большого взрыва», Вселенная должна погибнуть (умереть), а ведь даже с атеистических позиций диалектического материализма, материя вечна, но формы ее не вечны, то какая разница, существовала она когда-нибудь или нет? Поэтому, конечно и Вселенная лишена абсолютного смысла, и человечество, приведенное слепым случаем из небытия в бытие, снова небытие и поглотит. Тогда и Жизнь не имеет смысла… «Если нет Бога, то есть, если нет высшей сферы свободы, вечной и подлинной жизни, нет избавления от необходимости мира, то нельзя дорожить миром и тленной жизнью в нем» [11, с.284].

К этому нужно добавить постоянное пребывание во лжи по отношению к себе и другим. Ведь ложь в том, что я пытаюсь мнимыми, преходящими смыслами, осмыслить и обосновать свою и их жизнь. А если искренне представить, что приближающийся момент – это последний момент моей жизни, то слова, которые я произнесу – это последние мои слова. Вот-вот я могу умереть. Оборвется звук моего голоса, содержание моих слов, мои движения, мои намерения внезапно могут тоже оборваться, имели бы тогда для меня хоть какое-то значение все мои смыслы? Абсолютно никакого.

«Люди неверующие всегда желают умереть внезапно, вернее, избежать смерти через смерть бессознательную. Такое желание – или ощущение ужаса, или ощущение тупого отчаяния, скрытого под маской равнодушия. Во всяком случае, такая смерть есть результат жизни бессмысленной» [27, с.5]. И бесцельной.

СМЕРТЬ И ЦЕЛЬ ЖИЗНИ

«Вопрос о бессмертии и вечной жизни

был для меня основным вопросом. И я

никогда не понимал людей, которые

осмысливают свою перспективу жизни

вне решения этого вопроса».

Николай Бердяев

Если в конце жизненных мытарств меня ждет с распростертыми объятиями смерть, то зачем тогда вообще жить? Выходит, что жизнь человека и моя, в частности, не имеет не только смысла, но не имеет и высшей цели. И это истинно, как по отношению ко мне, так и по отношению к человечеству в целом: мы живем бесцельно! Качественно наша жизнь, ничем не отличается от жизни животного.

В этом случае фейербаховское: « Человек есть то, что он ест», весьма полно и емко характеризует нас, нашу человеческую природу, как лишь временно ходящие куски мяса, которые «в умирании исполняют свое последнее человеческое назначение» [6, с.343], и где «со смертью наше бытие и сущность навсегда завершены и решены» [6, с.420].

Хотя, отчасти, Л.Фейербах прав. Мы такие еще со времен Адама и Евы, которые искусились запретным плодом, пищей вполне материальной, отвергнув пищу духовную. Ведь если после меня, меня не будет, то я действительно есть то, что я ем. А «все, входящее в уста, проходит во чрево и извергается вон» (Мф.15.17). Логика абсурда: жить, чтобы есть, а не есть, чтобы жить.

«Какое безумие!» – пишет в своих «Духовных наставлениях» Св. Василий Великий, рассуждая о безумном богаче из притчи Христовой (Лк.12.16-21). Если бы у тебя была душа свиньи – чем иным порадовал бы ты ее? Сколько ты скотоподобен, до того не сведущ в душевных благах, что предлагаешь душе плотские снеди! Что принимает в себя чрево, то назначаешь ты душе. Если в душе есть добродетель, если исполнена она благих дел, если близка к Богу, то имеет много блага, и пусть веселится прекрасным душевным весельем. Но поскольку мыслишь ты – земное чрево у тебя богом, весь ты стал плотским, поработился страстям, то выслушай приличное тебе наименование, которое дал тебе не кто-либо из людей, а Сам Господь: «Безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя…» [18, с.188].

Да и Екклесиаст, рассуждая о суете нашей жизни, если она сведена лишь, по существу, к единственной цели – добыванию пищи, говорил: «Сказал я в сердце своем о сынах человеческих <…>, что они сами по себе животные; потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти <…> и нет у человека преимущества перед скотом <…> все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах» (Еккл.3, с.18-20).

Все человеческие цели – семья, образование, положение в обществе, богатство, диссертация или еще, что-нибудь необходимое в моей жизни, оказываются не только временными, но и тщетными, когда приходит смерть.

Хотя большинство людей, отрицающих наличие цели в жизни, все же живут. Живут, придумывая для себя какую-то цель, которую смерть определит как ложную, либо стараются вовсе не думать о цели, либо, не желая делать окончательных выводов из своих взглядов, надеются на прогресс человечества, или видят цель своей жизни в блаженстве грядущих поколений. Хотя опять же «поразительно, что люди с такой легкостью подчиняются преподносимому им смыслу (в данном случае к преподносимой им цели – авт.), не имеющему в сущности, никакого отношения к их индивидуальной судьбе. Мировая гармония, торжество мирового разума, прогресс, благо и процветание всякого рода коллективов – государств, наций, обществ – сколько идолов, которые подчиняют человека или он сам себя подчиняет! О, как я ненавижу это рабство!» [11, с.283]. Николай Бердяев написал, что ненавидит рабство лжи, где все цели, в своем существе, ложны.

«В этом заключается подлинный трагизм человеческого существования, подлинное несоответствие между его эмпирической реальностью и его онтологической сущностью» [28, с.54]. И если брать проблему смерти, то создается впечатление, что человек, не определивший для себя цель своего существования, выживает лишь под угрозой смерти, подсознательно заимствуя веру в бессмертие своей души. «Подлинно совершенная суета всякий человек живущий. Подлинно человек ходит подобно призраку: напрасно он суетится, собирает и не знает, кому достанется то»(Пс.38, с.5-7).

СМЕРТЬ И ЦЕННОСТИ

«Две вещи восхищают меня тем более,

чем более я к ним приглядываюсь: звездное

небо над головой и моральный закон во мне»

Иммануил Кант

Речь идет о ценностях непреходящих и абсолютных, связанных с различением добра и зла, с осознанием высшего долга и неминуемой ответственности.

Если моя жизнь завершается могилой, то какая для меня разница, какую жизнь проживать святого или грешника? Ф.М.Достоевский выразил эту мысль так: когда веры в бессмертие нет, тогда «все позволено». В этом случае не добродетели, а эгоизм становятся основной ценностью жизни. Живи исключительно для себя; никто не призовет тебя к ответу. Жизнь слишком коротка, чтобы ставить ее под угрозу, действуя не только в личных интересах. Глупо и смешно чем-то жертвовать ради других. Лишенными смысла становятся понятия совести, нравственности и любви.

СОВЕСТЬ. Без души и посмертного существования становится атавизмом и нелепостью то, что в Священном Писании названо «сердцем», а в нагорной проповеди Христа уподоблено «оку», посредством которого человек видит свое нравственное состояние (Мф.6, с.22), «червем неусыпающим», который непрестанно напоминает о содеянном (Мк.9.44), «судьей», обличающем в дурных поступках и намерениях (Мф, с.5.25). Господь еще ее уподобил «сопернику», с которым человеку необходимо примириться до того, как он предстанет перед Судьей (Мф, с.5.25). Это последнее наименование указывает на отличительное свойство того, с чем знаком каждый из нас – Совесть, тот внутренний голос, который находится вне нашего контроля и выражает себя непосредственно, помимо нашего желания. Голос, с которым компромисс невозможен.

Внимательное наблюдение над наличием совести в человеке убеждает нас, что совесть не есть плод воспитания или физических инстинктов, но имеет высшее, необъяснимое происхождение. Например, дети обнаруживают совесть до всякого воспитания со стороны взрослых. Если бы физические инстинкты диктовали, совесть то она побуждала бы людей делать то, что им выгодно, приятно да и просто хочется.

Однако, если мое собственное «Я» идентифицируется исключительно с моей плотью и после моей смерти превращается в ничто, то со мной уйдет в небытие и осуждающий меня голос. И тогда уже «Я» сам себе, а не праведный Судия, которого для меня нет, буду определять критерии совести. Да, действительно, почему я ее, совесть, должен слушать? И оправдательные аргументы найдутся всегда.

«Сотни, тысячи, может быть существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических болезней, - и все это, на ее деньги. Убей ее и возьми деньги, с тем, чтобы с их помощью посвятить себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь - тысячи жизней взамен – да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому, что старушонка вредна…» [12, с.66]. Это из «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевского. А за «арифметикой» и смысл, и цель, и ценности, оправдывающие преступление перед совестью, незримо стоящей за этими строками…

Но и это еще не все. Ибо даже при уверенности в бессмертии, если нет Бога, то не может быть абсолютных критериев и эталонов добра и зла, а такими эталонами становится или «арифметика», или человеческие страсти и животные инстинкты. Как, например, у маркиза де Сада, написавшего: «Делайте только то, что вам нравится и приносит наслаждение, все прочее – ерунда…, а совесть…, она не похожа на все прочие душевные недуги: она уходит в небытие тем быстрее, чем чаще мы ее будоражим» [13, с.416,430].

Или взять определение совести, данное Марксом: «Совесть – способность личности формулировать свои моральные обязательства, требовать от себя их полного исполнения, осуществлять моральный самоконтроль и самооценку своих мыслей и поступков» [14]. То есть, сам формулирую, сам требую от себя их исполнения, сам контролирую и даю оценку. В центр вселенной поставлен только «Я». Кто меня осудит? Если Судии нет, то воздаяния нет и не будет. И он для себя сформулировал «борьбу классов», где «классы» – это люди, а «борьба» – это уничтожение одних людей другими…

А его последователь, в своей речи 12.12.1952 цинично резюмировал: «Я, ваш вождь Сталин, хорошо разбираюсь в религии, ведь я, как вы знаете, учился в семинарии. Но с помощью Маркса и Ленина я освободил себя от совести…» [15, с.4].

В этом случае наша жизнь сводится, во-первых, к голому и не имеющему ценности факту существования в безличной Вселенной, а, во-вторых, без праведного Судии и Воздаятеля, понятие о нравственности теряет свое значение, потому что нет абсолютных критериев добра и зла. Становится невозможным назвать войну и жестокость злом, а любовь и мир – благом. Все становится относительным. Кто же тогда вправе сказать, что хорошо, а что плохо. Только мое «Я». А если оно душевнобольное? То под какие критерии подводить лечение? С кем мне считаться, если смерть унесет меня все равно в небытие.

НРАВСТВЕННОСТЬ. Не только понятие, но и сами по себе рассуждения о морали и нравственности тоже становятся неуместными. Ведь если нет посмертного существования, то нет и воздаяния. А если нет воздаяния, то почему я должен поступать так, а не иначе, как я хочу. Ну и что, что все по - другому поступают? Ну и что, что так принято? Ну и что, что другим неприятно? После меня хоть потоп. И для такого рассуждения обязательно найдется теоретическое обоснование типа: «Нравственность – не что иное, как подчиненность обычаям, каковы бы они не были; обычаи – традиционный способ действий <…> Свободный человек безнравствен, потому что во всем он хочет зависеть от себя, а не от традиции» [6, с.10]. И «свободный человек», тоже найдет себе основание: «Здоровые, полагающиеся на себя индивидуумы должны иметь противоположное стремление – прочь от той нравственности! <…> самая вредная тенденция – это постоянно думать о других <…> не думать о других, постоянно все делать только ради самих себя – это тоже высокая нравственность» [6, с.253,254].

Следствием этого вполне могут стать моральные обязательства, которые были высказаны еще в 1923 году: «Не совесть, а расса и личность – вот главные факторы нашего мировоззрения…»[7, с.213]. И добавить: «10 заповедей потеряли свой смысл. Совесть – это еврейское изобретение. Я освобождаю человека от унизительных и грязных бичеваний совести. Вместо учения о Божественном Искупителе, я предлагаю учение о фюрере, избавляющем верующих от груза свободного выбора» [8, с.44]. А почему бы, собственно, и нет, если после меня ничего нет? Кто осудит? Люди? Но что мне до этого, если меня не будет? Совесть? Но «это еврейское изобретение» умрет вместе со мной. Да и к тому же: «Моя совесть чиста!» (из речи А,Гитлера 27.01.1942 г. в ставке «волчье логово») потому что нравственность «во всем зависит от меня, а не от традиции» [6, с.10]. Кстати, название «волчье логово» не случайно. Ведь если после нас ничего нет, то здесь мы действительно «сами по себе животные» (Екал 3.18) и не более того.

Наша жизнь, в этом случае, сводится, как уже писалось, к голому и не имеющему ценности факту нашего существования. В мире, лишенном Бога. Понятие о нравственности теряет значение. Обессмыслив нравственность, как и совесть, становится невозможным, назвать войну и жестокость – злом, а любовь и мир – благом. Все становится относительным. Кто же тогда вправе сказать, что хорошо, а что плохо? Опять только мое «Я». Да и с кем мне еще считаться, если Бога нет, и меня не будет?

Можно возразить, что это крайности. Большинство людей, даже неверующих – нравственны. Однако в этом случае нравственность имеет своим основанием страх. Страх перед обществом, страх наказания. Страх не всегда ощущается, поскольку сжился с человеком. Страх, стоящий на «подчинении обычаям – традиционному способу действий». Но освободи человека от страха и окажется, что «свободный человек безнравствен, потому что во всем он хочет зависеть от себя» [6, с.10]. А неверующий всегда «хочет зависеть от себя». Да и от кого же еще зависеть? Только лишись страха, обрети «свободу» и будет 17-й год. И год этот может начаться необязательно в целой стране. Но в каждом из нас. В душе и сердце. И проявиться в пьянстве, в наркомании, в сексуальной распущенности, в воровстве, во лжи… во всем, что зависит от нашего произвола. Все зависит от степени реализации этой «свободы» в жизни. Но и независимо от этой степени, человек « во всем и при всем, прежде всего наслаждается самим собою – это верно по отношению к физическим наслаждениям, а тем паче к духовным» [9, с.23]. Да и что еще остается делать, коль во мне и после меня ничего нет.

ЛЮБОВЬ. «Только одна любовь и дает истинный смысл и истинную цену духовным дарованиям и подвигам человеческим <…>. Без любви человек – ничто» [29, с.223].Только любовь осмысливает всю нашу жизнь. Будь то любовь к Богу, будь то любовь к человеку, будь то любовь к Родине…всегда «смысл и достоинства любви как чувства состоят в том, что она заставляет нас действительно всем нашим существом признать за другим то безусловное, центральное значение, которое в силу эгоизма мы ощущаем только в самих себе. Любовь важна не только как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей жизни. Это свойственно всякой любви» [30, с.497]. «Только такая любовь к человеку есть настоящая, не преуменьшенная против существа любви и ее задачи, - где любящий совершенно не отделяет себя в мысли и не разделяется как бы в самой крови и нервах от любимого» [31, с.372]. Цитаты о смысле любви можно было бы продолжать и продолжать, наверное, до бесконечности. И те, кто любил или любит, наверняка согласятся с написанным выше.

Но зачем любить, если любовь конечна? Если она конечна, она бессмысленна, ведь осмысленность любви предает только вечность. Да и сама вечность обретает смысл только любовью.

«Свойства любви таковы, что она поистине является исполнением всего закона Божия» [29, с.223]. И если любовь конечна, то бессмысленна не только она, но и добродетели, которые ее наполняют. О них, о добродетелях наполняющих любовь, Святой Апостол Павел писал так: «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает» (1Кор.13, с.4-7).

Трудно не согласиться с Апостолом Павлом. Кто истинно любил или любит – познал это в себе. И любящему сердцу трудно представить и согласиться с бессмысленностью того, что являет любовь любовью. «Любить – значит «не могу без тебя быть», «мне тяжело без тебя», везде скучно, где не ты» [31, с.375]. Но отними у любви жизнь, отними у любви вечность… Приговори ее вместе с собой, со своим «Я», сейчас исполненным любви, к небытию…Приговори любимых, приговори своих детей… И впору воскликнуть с В.В. Розановым: «Страшная пустота жизни. О, как она ужасна…» [31, с.375]. Страшная пустота жизни…

Наверное можно возразить, что не мы приговариваем любовь и близких к смерти. Они уже приговорены при рождении. Приговор зависит не от нас. Это так. Но от нас зависит, остаться ли в «страшной пустоте жизни», или воспользоваться единым шансом, предлагающим жизнь.

Только если моя жизнь не заканчивается могилой и не уйти мне от ответа за свои мысли, слова и дела, то абсолютные ценности для меня становятся действительно Абсолютными. Если Бог существует, то есть и абсолютные критерии добра и зла. Тогда Десять Заповедей – это выражение нравственной природы самого Бога, где святость и доброта, заключенные в Его природе, есть тот абсолютный стандарт, которым меряется вся наша жизнь. А любовь становится той желанной и единственной целью, имеющей абсолютную ценность, которая и придает смысл нашему существованию в вечности, потому что «Бог – есть любовь» (1Ин.4, с.16).

***

«Философия, без практических выводов для жизни, не есть философия, а пустая игра в философские слова» [16, с.3]. Всякая мудрость умолкает и отступает всякая философия перед смертью, когда перед человеком гроб, а в нем разрушающееся тело мертвого человека. Никакая философия тут не поможет, потому что никакой философией невозможно утешить мать, оплакивающую своего сына. Трудно утешиться, например, высказыванием Сенеки, что «сама смерть не добро, и не зло…но имеет обличье зла» [2, с.158]. Как не зло, когда сердце сжимает боль утраты? Не успокоит и фейербаховское: «Смерть есть отрицание, конец всех грехов и ошибок, всех страстей и желаний, всех потребностей и всякой борьбы, всех страданий и болей» [5, с.326]. В этом случае было бы благом совсем не родиться. Тогда бы ни грехов, ни ошибок…ни страданий, ни болей… вообще бы не было.

И философские подходы здесь помогут мало. Это часто понимают и сами философы. Еще во II веке, древний христианский апологет Ермий философ, в своем сочинении «Осмеяние языческих философов» признавал: «Блаженный апостол Павел в послании к коринфянам, жителям, соседственным с страною Греции, которую называют Лакониею, так возвещает: «Возлюбленные, премудрость мира сего есть глупость в очах Божиих» (1Кор.3, с.19), и это сказал он не мимо истины. Ибо, мне кажется, премудрость эта получила начало от падения ангелов, и от сего-то философы, излагая свои учения, не согласны между собою ни в словах, ни в мыслях. Так одни из них душу человеческую признают за огонь, как Демокрит; другие – за воздух, как стоики; иные – за ум, иные – за движение, как Гераклит; другие – за испарение; другие – за силу, истекающую из звезд; другие – за число одаренное силою движения, как Пифагор; иные – за воду рождающую, как Гиппон; иные – за стихию из стихий; иные – за гармонию, как Динарх; иные – за кровь, как Критий; иные – за дух; иные – за единицу, как Пифагор; древние также думают различно. Сколько мнений об этом предмете! Сколько рассуждений философов и софистов, которые больше между собой спорят, чем находят истину!

Но пусть были бы они несогласны между собою относительно души, - по крайней мере, согласно учили о прочих предметах? Между тем, один признает удовольствие благом души, другой – злом, иной – чем-то средним между благом и злом. Далее, одни говорят, что природа души бессмертна, другие, что она смертна, третьи, что она существует на короткое время <…> Если философы разноречат таким образом в учении о душе человека, тем более они не могли сказать истину о богах или о мире. Они храбры, чтобы не сказать – тупы: «не в состоянии будучи постигнуть собственной души, исследуют природу самих богов, и, не зная собственного тела, истощаются в усилиях познать естество мира» [20, с.196-198]. Поэтому, вовсе не философия, но истинное утешение ей, матери, потерявшей сына, может принести только вера, вера в то, что она реально встретится с ним, с умершим сыном, в инобытии. Здесь, в вопросе о смерти, реальное утешение может дать только вера. А в вере и утешении и есть практический смысл любой философии смерти. Все остальное пустые слова.

***

«Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр.11.1). Однако трудно верить в невидимое. И чей-то личный опыт веры, личная, пережитая встреча с Богом, с Вечностью, тоже не удостоверят, и не будут являться доказательствами. Потому, что это чья-то встреча, а не моя. Да и исследованием-то это не проверишь. Как будто исследованием или научно можно проверить, ну скажем, любовь. Ее-то и разумом не понять, однако все верят, что она есть. А ведь ее, любовь, как и Бога, невозможно ни потрогать, ни взвесить, ни обмерять… Но пытливый и гордый человеческий разум отказывается верить, пока не увидит, не пощупает, не сфотографирует, не взвесит, не обмерит, не подтвердит опытом научным. Личный опыт здесь опытом не считается. Хотя, доказанное исследованием или сфотографированное, вовсе не требует веры. Здесь простое знание. Как у апостола Фомы, не поверившего в воскресение Христа: « Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю» (Ин.20, с.25). Господь явил ему доказательства Своего воскресения, личной встречей и смиренным укором: «Ты поверил, потому что видел Меня: блаженны не видевшие и уверовавшие» (Ин.20, с.29).

Вопросы веры взвешивают мышлением, обыкновенно, не те люди, которые стремятся к Богу, переступая сомнения. Взвешивают те, кто враждебен вере; или те, которые не выходят из колебаний; или же такие, которые в своем безразличии остаются глухими. И, чтобы не отвергнуть отрицателей, не оставить в неведении безразличных и неуверенных, настоящий вопрос и мы попытаемся взвешивать мышлением, идя в рассуждениях путем рассудительным. Помня, однако, что поскольку смерть касается лично меня, то познать ее невозможно, наблюдая со стороны. Смерть – личный опыт каждого и постичь ее можно лишь в акте присутствия в ней, вжившись в нее, пережив еще при жизни.

Весьма часто, при раскрытии какой либо философской темы, вокруг одной мысли философа-персонажа, пишутся страницы привнесений автора и по существу и по поводу… Однако в рамках всех известных истории великих цивилизаций, стремление человеческого разума отыскать ответы на основные философские вопросы, к каковым относится и вопрос о смерти, приводило к возникновению теологии – богословия, то есть, «рассуждений о Боге». Наиболее характерный и совершенный пример такого пути от философии к богословию дает нам Древняя Греция.

Написанное же здесь – попытка использовать, в рассмотрении вопроса о смерти, не рассуждения человеческого умозрения, пусть даже стремящегося проникнуть в вечность, а осмысления того, что дается как Откровение Самой Вечностью, Тем, кого древние именовали Абсолютом. При этом понимая, что даже логически правильные построения, без личной встречи с Тем, Кто у христиан есть «Царь вечности» (Иер.10, с.10), Кто есть «Бог ведения» (1Цар.4, с.13), для которого «нет тайны сокровенной от Него, но все обнажено и открыто пред очами Его» (Евр.4, с.13), не смогут привести к вере.

Но все же остается надежда. Надежда на то, что кто-то, пусть и не веря, все таки, ведомый искренним желанием познать истину, прикоснется к тому Откровению Вечности, которое дал Бог. Ну а если кто-то, для себя воспринимая написанное как «поиск новых методов исследования» [22, с.224], лично встретит Того, Кто есть Жизнь и найдет утешение скорби своей о потерянных близких, в вере, чего не может дать философия, то это и будет также являться одной из сторон практического значения данной темы. «Плод ваш есть святость, а конец – жизнь вечная» (Рим.6, с.22), пишет Святой Апостол Павел, как бы говоря нам, что цель наша – в чистоте сердца, а конец – жизнь вечная.

В отличие от философов, в своих рассуждениях о природе смерти, будем исходить не от поиска истины, а, как уже указывалось, от самой, однажды и навсегда, данной Истины, вспоминая слова философа Афинагора: «Посему, я думаю тот, кто занимается исследованием, должен иметь двоякого рода доказательства: одни (непрямые) – в защиту истины, а другие (прямые) – в подтверждение истины, одни в защиту против неверующих или сомневающихся, а другие в подтверждение истины для благомыслящих, и охотно принимающих истину <…> Конечно, в отношении к доказыванию и естественной последовательности, доказательства прямые, подтверждающие истину, должны предшествовать доказательствам непрямым, защищающим истину; но что касается большей пользы тех или других доказательств, то, наоборот, непрямые должны предшествовать доказательствам прямым. Так и земледелец не может с пользою бросать в землю семена, если сначала не очистит ее от трав диких и вредных для бросаемых в землю семян <…> Так и желающий учить истине, говоря об истине, не может убедить никого, пока какое-нибудь ложное мнение господствует в уме слушателей и противится словам его. Поэтому, имея в виду большую пользу, и мы иногда излагаем непрямые доказательства истины прежде тех, которые прямо подтверждают истину» [20, с.93,94].

И, поскольку прямые доказательства, в вопросе о смерти, мы сможем получить лишь после смерти своей, когда сообщить их кому-либо будет невозможно, то в этом вопросе будем прежде всего исходить от доказательств непрямых, ведь другого нам не остается. Итак, следовать в своих рассуждениях будем подчиняясь определенному типу знания.

НЕДОУМЕНИЕ О СМЕРТИ

Знание «позитивное» и знание метафизическое

Практически существует два типа знания. Первый, который мы называем «позитивный», неотъемлемым свойством которого является его положительный характер, то есть надежность, очевидность, неопровержимая достоверность. Данные позитивной науки всегда можно проверить посредством наблюдения, эксперимента, математических выкладок и таким образом убедиться в их точности. Прежде всего это относится к естественным наукам, изучающим природу во всех ее многоликих проявлениях. Однако, применительно к нашему вопросу о смерти, позитивный тип знания может рассматривать физическое умирание человека, изучать и описывать физические причины смерти, неопровержимо удостоверить физические признаки смерти, наступившую смерть, как клиническую, так и биологическую, и, многое другое, хотя и касающееся смерти, ее физического аспекта, но не отвечающее на вопрос о ее существе. Объем этих знаний более важен для танатологии, науке о смерти, для нас же имеет посредственное значение и используется в качестве иллюстративного материала.

Равным образом предстают перед нами, как разновидность позитивного знания, те отрасли науки, предметом которых являются разнообразные формы общественной жизни людей, а также сбор и обработка достоверных свидетельств о прошлом человечества. Речь идет об истории и других общественных науках. В этом случае результаты исследований опять таки обладают непосредственной опытной наглядностью, доступны проверке и, следовательно, вполне очевидны и обязательны для всех. Однако и в этом случае мы сможем рассмотреть всего лишь вопросы отношения к смерти и их изменения в разные исторические эпохи. А также попытаться определить отношение к смерти, как к эталону или индикатору, характер цивилизации, о чем писали Ф. Ариес и П. Шоню, что также, посредственно, касается нашей темы.

Хотя позитивный тип знания и требует объективности, и хотя это требование накладывает свой отпечаток на все грани существования современного человека, являясь определенным состоянием духа, стиля жизни, некоей внутренней потребностью и, приучаясь ценить объективную точность, следует логике, перед неопровержимыми истинами… все же, в самой гуще этой размеренно устроенной жизни нас подстерегают вопросы, не укладывающиеся в рамки позитивного мышления. Подобные вопросы возникают, как уже указывалось выше, в рассуждениях о смысле, целях и жизненных ценностях. Или возникают, например, в связи с нашим восприятием искусства. «Бытие способно выразить только искусство, ибо способ постижения истины посредством его произведений является более эффективным, чем наука. Рациональные способы познания мира и человека обесценили себя, искусство же потрясает человека» - утверждают авторы «Природы философского знания» [32, с.32]. Хотя точнее было бы сказать, что не само « искусство потрясает человека», а наше восприятие искусства, воспринимающее личность творца в ее неповторимости и своеобразии. Ведь каждое произведение передает состояние души и многообразие внутреннего мира своего создателя. А каждый создатель выше своего творения.

Также от созерцания природы, лишь только мы переходим от простой констатации существования природных объектов и явлений к попытке уяснить себе их первопричину и конечную цель, определяя начало окружающих нас вещей и явлений, и их стремление в своем развитии. Были ли они созданы чьей-то волей или же являются порождением случая, извечной и слепой игры иррациональных природных стихий? Каков бы ни был ответ, с точки зрения позитивного знания, он всегда будет произвольным и недоказуемым. Где найти критерии для истолкования красоты и гармонии мира, его упорядоченности, его органической функциональности, согласно которой даже самый незначительный природный элемент выполняет особую, только ему одному предназначенную роль? Невольно в личности Творца, который «сотворил землю силою Своею, утвердил вселенную мудростию Своею, и разумом Своим простер небеса.»(Иер.10, с.12)

Однажды мы столкнемся лицом к лицу с болезнью, дряхлением, старением и … смертью. Тогда-то и встают перед нами во всей своей неумолимой ясности вечные вопросы: в чем логика нашего эфемерного биологического существования? Почему течение времени превращает первый шаг ребенка в первый шаг к смерти? Почему приходит смерть, оставляя безжизненное тело, обрывая взгляд, улыбку, жест, слово…? Куда девается со смертью наше «я», сознание и подсознание,…и умирает ли со смертью любовь?… Время и смерть, своей объективной реальностью разрушая всякую логику, своим присутствием переводят позитивный тип знаний наших, оказавшихся бесполезными перед лицом смерти, в область совсем иную, находящуюся за пределами природного, физического, позитивного… в область и реальность метафизическую. Именно смерть заставляет признать, что бытие человека не исчерпывается биологической его стороной, что в самом модусе нашего существования есть нечто, сообщающее человеку желание быть неуязвимым перед лицом времени и смерти.

Искусство, любовь,…смерть - тайна бытия. Чтобы познать эту метафизическую реальность, нам приходится приближаться к ней с совершенно иными «мерами и весами», нежели потребны для простого ознакомления с внешними природными объектами. Отсюда сам собой встает вопрос о способах познания метафизической реальности, если таковые существуют, об их объективности и достоверности, присущей позитивному типу знания. Таковые способы существуют.

Однако, применительно к вопросу о смерти, вначале следует указать направленность, вектор, действия этих способов. Хотя смерть, разрушающая временем, стала общей судьбой всего живого и неживого, нас интересует частность – ее направленность на человека, на меня, на мое «Я», на мою личность. «В нашей земной жизни мы переживаем процесс непрерывного умирания. Вражда духа и плоти, этот врожденный дуализм нашей природы есть проявление смерти в нас» [33, с.698]. И если смерть когда-то коснется меня, то и причины смерти я должен искать не извне, а в себе самом, направляя мысль на распознание и исследование самого существа человека. «Познай самого себя» – гласит надпись на дверях дельфийского храма, являясь и главным принципом философии Сократа, возведенного бл. Августином в ранг самых важных вопросов человеческого бытия: «Род человеческий почитает очень важным знание вещей земных и небесных; но гораздо большую цену имеет знание нас самих; гораздо более достоин похвалы человек, которому известна его собственная немощь, чем тот, кто испытывает и познает пути звезд, а не ведает пути ко спасению (т.е. преодоления смерти – авт.)» [34, с.3]

Познавая себя, личность может добраться до самой сердцевины – своего «Я», и, познав самого себя, получить в себе самом надежные, очевидные, неопровержимые и достоверные знания о метафизической реальности. Проиллюстрировать это можно так: прочитав множество показательных книг о любви, но не зная ее(любовь) сердечно, можно ли сказать, что мы познали это чувство? Конечно нет. Но познав любовь сердечно, не имеем нужды уже ни в книгах, ни в иных внешних доказательствах, но у нас есть неопровержимое, надежное и достоверное доказательство в самом себе. Да и какие еще можно придумать доказательства любви, как не ощутив ее, эту метафизическую реальность, в себе самом? Таким образом, метафизическая реальность, в своей сокровенной глубине, может быть скорее пережита, чем познана , или познана через пережитое. Это устанавливает и границы нашего исследования, потому что как знание формул не в состоянии подменить собою опыта, так и человек, не познавший любовь, в состоянии усвоить ее определение, но так и не узнает, что такое сама любовь.

Другими словами, знание определений и формулировок истины ( в нашем вопросе – смерти) не есть само по себе знание истины (смерти) как таковой. Говоря о метафизической реальности нужно отметить что, наблюдая время, эта реальность не исчезает с ушедшим временем в прошлое, но являет себя чем-то надвременным и надпространственным. В качестве примера снова можно привести любовь. Настоящая любовь со временем не умирает. Или рассмотрим совесть. Она также времени не подвластна. Эта доказательность имеет еще одну очень важную сторону. Вникая в бытие собственной личности, мы открываем в ней частицу невещественного надмирного начала. Но тем самым для нас открывается познание этого всеобщего надмирного начала. Так, рассматривая произведения искусства или осмысливая природу, начинаешь видеть Творца, а познавая самого себя, начинаешь познавать мир, как микрокосм и за ним невольно видишь Того, Кто создал и меня и мир в его неповторимости.

Личность носит в себе только малую долю Существа, несравнимо более всеобъемлющего. Способный на самоуглубление человек осознает, что он принадлежит к этому великому Первоисточнику. Через глубинную основу личности – свое «Я», человек воспринимает надмирный, метафизический, Первообраз собственного своего духовного облика, способный преодолеть пространство, время, разрушение и смерть. «Если бы я увидел себя самого, я увидел бы Тебя», писал бл.Августин [35, с.7],которого дополняет Климент Александрийский: « Кто познает самого себя, тот познает Бога» [36, с.104]. Познание Бога, вытекающее из личной встречи с Ним, не имеет ничего общего с умозрительными гипотезами, дедуктивными рассуждениями и логическими доказательствами, но есть путь личного опыта и отношений, личный путь веры, которым все же необходимо пройти, потому что в «Его руке» жизнь и смерть: «…отнимешь дух их – умирают и в персть свою возвращаются. Пошлешь Дух Твой – созидаются…» (Пс.103, с.29) И кому же как не Ему, призвавшему из небытия в бытие все, лучше всего знать о всем? И кого же как не Его, Кто Сам есть Жизнь (1Ин, с.5.20), лучше вопросить о жизни и смерти? Человеческие умозрения, направленные к Нему, тут не помогут, но Откровение даруемое Им, просветит нас.

Говоря о познании метафизической реальности, о пути Богопознания, еще раз подчеркнем следующее :

- во-первых, путь Богопознания представляет собой образ жизни, а не образ мыслей, что уже было проиллюстрировано на примере любви. Невозможно, не зная, математики судить о математике, не будучи врачом – судить о медицине… «Отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною»(Мф.16, с.24) и невозможно, не взяв крест следовать, познавать, прочувствовать и понять Того, Кто его несет.

- во-вторых, процесс познания должен идти не от нашего «Я», с его образованием, возрастом, мировоззрением, мироощущением, мировосприятием, миропониманием, убеждениями, разумом и т.д., которые у всех разные и, будучи разными, обязательно приведут к разному пониманию и восприятию реальности. Но от Того, Кто «все соделал премудростию» (Пс.103, с.24), Кто «премудростию основал землю, небеса утвердил разумом» (Пр.3, с.19) и в руке Которого «душа всего живущего, и дух всякой человеческой плоти» (Иов.12, с.10), т.е. в своем стремлении нам должно познавать не то, что мы можем познать своим ограниченным умозрением, сообразуясь со своим «я», но отбросив «я» постараться понять то, что Он нам хочет сказать Своим Откровением о Себе, о нас, о жизни и смерти…потому, что «Без Бога невозможно познать Бога» [37, с.3]. О таком познании Апостол Павел сказал так: «Но мы приняли не духа мира этого, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога» (1Кор.2, с.12).

- в-третьих, памятуя слова Симеона Нового Богослова: «Удивляюсь я тем людям, которые не трепещут богословствовать о Боге, будучи исполнены грехов… Мы, не знающие ни самих себя, ни того, что перед очами нашими, с дерзостью и бесстрашием приступаем философствовать о том, что непостижимо для нас, особенно будучи пусты от благодати Святого Духа, просвещающего и научающего всему». [38, с.8].

- в-четвертых, чтобы избегать ошибок, человеческому естеству, которому свойственно ошибаться, сообразовывать свое отсутствие опыта метафизической реальности, с теми, кто его пережил, следуя не своему умозрению, но соотнося с Откровением Священного Писания и святоотеческими творениями, питаясь при этом:

1) Священным Писанием Ветхого и Нового Заветов. Почему Священным Писанием? Да хотя бы потому, что оно, многие века, преодолевая безысходность, страх, часто выдаваемый за равнодушие, и отчаяние от бессмысленности своего существования, порожденное неизбежностью смерти, четко и однозначно дает ответы на извечные вопросы, нами уже рассматривавшиеся, о смысле жизни, о цели жизни, о непреходящих ценностях. Дает уверенность в преодолении смерти, в бессмертии моего «Я», моей личности, исполняет надеждой, что вечность может быть исполнена любовью, указывает путь стяжания вечности и любви для меня и тех, кого я люблю. Другой такой книги просто нет. Использование, в качестве основы, другого литературного материала, не отвечающего на эти вопросы – пустая трата времени и сил. «Много есть такого знания, от которого мало пользы душе или никакой пользы не бывает, и весьма безумен тот, кто наиболее печется о том, что не служит его спасению<…> великое безумие, что оставив полезное и нужное, все старания прилагаем к любопытному…» [39, с.4,6].

2. Учением Отцов Церкви, трезвым и сдержанным. Духом, а не разумом, проникающими в запредельность, говорящих « о стране, из которой они вышли», как писал о них русский философ Иван Киреевский. Это пережитый ими реальный опыт смерти о котором говорит Христос в беседе со старцем Никодимом: «Между фарисеями был некто, именем Никодим, один из начальников Иудейских. Он пришел к Иисусу ночью и сказал Ему: «Равви! Мы знаем, что Ты учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог». Иисус сказал ему в ответ: «Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царства Божия». Никодим говорит Ему: «Как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?» Иисус отвечал: Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царство Божие. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух. Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно всем родиться свыше. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» (Ин.3, с.1-8).

Рождение свыше…Чтобы родиться свыше, сначала нужно умереть. Это личный опыт человека, получившего духовное обновление, личный опыт человека, умершего для жизни греховной и воскресшего, как новое творение, для Жизни Вечной, это личный опыт полного изменения своего «Я», своей личности.

Сила и реальность этого опыта умирания полностью сопоставимы с опытом умирания, который нам придется пережить и который в медицине определен понятием «терминальное состояние» [22, c.59], характеризующееся, как «пограничое состояние между жизнью и смертью». Терминальное состояние включает в себя такие этапы: шок, коллапс, агония, клиническая смерть.

А рождение новой личности вполне соответствует посмертному состоянию, описанному в медицинской литературе как « ощущение опыта смерти» тех, кто пережил клиническую смерть. Этот реальный опыт смерти в рождении свыше, пережили святые апостолы в день Пятидесятницы. Пережил апостол Павел. Пережили те, кто в своей жизни последовали за Христом. Этот личный, реальный опыт, опыт умирания старого и рождения нового «Я», опыт полного изменения личности может пережить каждый, искренне возжелавший познать вечность, еще до смерти тела. А само изменение личности, изменение «Я», удостоверит, что помимо тела, есть душа, ведь изменилось не тело, а именно она. Но чтобы в это поверить, это нужно пережить лично самому, и никак иначе.

3. Личным опытом тех, кто в отличие от нас, знает момент наступления последнего вздоха. Это – приговоренные к смерти. Ждущие исполнения смертного приговора и знающие, что ничего исправить или изменить уже невозможно. Это и те, кто подобно приговоренным, знают, что скоро приговор над ними исполнит неизлечимая болезнь или старость. Здесь, перед лицом смерти, тоже меняется личность, часто умирающая еще до смерти, переживая свое «терминальное состояние».

Также здесь часто рождается новая личность и теряют свою значимость все былые, земные привязанности, наклонности и ценности. И другие ценности формируют человеческое «Я», живущее ожиданием неизбежного. Это тоже рождение, если не свыше, то, по крайней мере, как новое творение. Этот опыт уже не может пережить, а должен пережить и обязательно переживет каждый, если только смерть не оборвет жизнь внезапно, или, как говорят, скоропостижно. Почему должен? Да потому, что этими приговоренными к смерти, в прямом смысле этого слова, являемся мы, каждый из нас. Это личный опыт умирания при жизни и внутренне, он весьма достоверен. И, как опыт умирания, может быть пережит практически задолго до смерти биологической.

4. Личным опытом тех, кто уже побывал за чертой, отделяющей бытие от инобытия. Это личный опыт, переживших смерть клиническую и упомянутый нами как «личные ощущения опыта смерти» [23, с.232]. Особенно та его часть, которую можно удостоверить фактами. Например, через опыты некронавтов (добровольно согласившихся пережить опыт клинической смерти), выполняя при этом, вне тела, заданную, проверяемую программу. Можно описать, с точностью во времени, находящееся или происходящее в заданных местах: обстановку, надписи, разговоры, действия и т. д.

5. Засвидетельствованным опытом контактов с запредельностью, опыт встречи с небожителями, которым изобилует православная святоотеческая литература. Контактов, подтвержденных тем, что через них становилось известным то, что знали при жизни только умершие. При этом нужно учитывать, что если кто-то не имел таких контактов и поэтому не верит в реальность такого доказательства, то это вовсе не означает, что этих контактов не бывает вообще. Это означает, что кто-то их не имел и свое отсутствие личного опыта выдает за окончательную истину. « Это похоже на то, - пишет Иоанн Кассиан Римлянин, - как если бы кто, не умея плавать и искусственно держаться на воде, заключил, что, как его тело по тяжести своей не может держаться на воде, тела же у всех такие же как и его тело, то и ничье тело не может держаться на воде, и никто следовательно не может плавать, - такова уж природа тел, что плавать нельзя. Как бы не казалось ему правым такое заключение, но опыт его не оправдывает. Таково и ваше суждение» [24, с.93].

И также, поскольку в своей основной массе, философы не на основании личного опыта, а путем рассудочным, приходят к тому, что кто-то уже пережил, то цитаты философов, рассматривавших в свое время вопрос о смерти, будут использоваться не для осмысления написанного философами, а в качестве точной и емкой иллюстрации или доказанного ими факта, связанного с этим вопросом.

Святой Григорий Палама, великий богослов XIV века, в одной фразе выразил суть православного подхода к философствованию и богословствованию: «Слова сами по себе меня не интересуют; то, что меня интересует – это факты» [19, с.254]. Так, непреложным фактом является то, что всем нам предстоит смерть. Фактом можно назвать и то, о чем писал Н.Бердяев: «Победа над смертью представляется мне основной проблемой жизни» [11, с.283]. Возразить здесь может разве только тот, кто не имеет любви, потому что, имеющий любовь и умеющий любить, будет помышлять о смерти и ее преодолении. Этим вопросом преодоления смерти, также определяется практическое значение данной темы, а так же тем, что она, касаясь каждого человека, во многом, и это тоже факт, определяет его отношение к жизни: высшему смыслу жизни, цели жизни, ценностям непреходящим: любви, совести, нравственности, без которых она, жизнь, исполнена страхом, бессмысленностью и безысходностью.

Использованная литература

1. Священное писание Ветхого и Нового Заветов
2. Прот.Александр Шмеман. Проповеди и беседы. М.: Паломник, 2002.
3. Сенека. Письма к Луцилию. Трагедии. –М.: Худ. лит. 1986.
4. Камю.А. Бунтующий человек. –М.: Политиздат,1990.
5. Платон. Апология Сократа. Сб. Психология личности. –М.: МГУ. –1982.
6. Фейербах Л.Избранные философские произведения. –М., –Т.1. –1955.
7. Ницше Ф. Утренняя заря. Свердловск: И-во Воля,1991.
8. Гитлер А. Моя борьба. – М.: Единство., 1995.
9. Герман Раушнигг. Речи Гитлера. – М., 1993.
10. Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. СПб.: ЛГУ, 1991.
11. Монтень М. Опыты. – М.: Правда, 1991.
12. Бердяев Н. Самопознание. – Лениздат, 1991.
13. Достоевский Ф. Преступление и наказание. – М.: Худ.лит., 1959.
14. Таранов П. 120 философов. – Симферополь.: Таврия, 1996.  
15. Б.С.Э. ГНИ «Сов. Энц - я» М. ОГИЗ СССР / 1947. т.51.
16. .Библия и мир. Брюссель.Свет на востоке. W8511P,12. Jahrgang Nr.4,1978;
17. 16. Архиеп. Сергий Страгородский. Опыт раскрытия нравственно-субъективной стороны спасения. – Казань.: 1898;
18. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречения знаменитых философов. М.: Мысль,1986.
19. Св.Василий Великий. Духовные наставления. Сретенский монастырь. «Новая книга», «Ковчег».1998;
20. Св.Григорий Палама. Добротолюбие. –Т.5. –М., –1992;
21. Сочинения древних христианских философов. – СПб: из-е Тузова, 1895.
22. Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. – М., 1990;
23. БМЭ. М. Советская энциклоп. –1964. –Т.32;
24. Моуди Р. Жизнь до жизни. Жизнь после жизни. – К.:София, 1994.
25. Св.Иоанн Кассиан Римлянин. Обозрение духовной брани. Добротолюбие. –1992. –Т.2.
26. Фрейд З. Мы и смерть. // Рязанцев С. Танатология. –СПб., 1995.  
27. Гайденко П. Философская энциклопедия. –Т.5. –М., 1970.  
28. Что суждено нам за чертой жизни. – М.: Благо, 2003.
29. Франк Л. Духовные основы общества. –Прага: 1926.
30. Архиепископ Аверкий(Таушев). Апостол. –М., 2001.
31. Соловьев В. // Энц. словарь Русской цивилизации. –М., 2000.
32. Розанов В.Уединенное. –М.: Политиздат, 1990.
33. Капитон В., Шубин В. Природа философского знания. Днепропетровск. –1999.
34. Трубецкой Е. Мировоззрение бл. Августина. СПб., 1898.
35. Бл.Августин. Творения. –Киев, 1901. –Ч.1.
36. Бл.Августин. Признание. СПб., 1898.
37. Св. Климент Александрийский. Творения. Спб., 1898;
38. Св.Ириней Лионский. Против ересей. Джорданвиль (рус.). –1973.
39. Тайны загробного мира. –М.,1998.
40. Фома Кемпийский. О подражании Христу. Брюссель: – 1993.
41. При написании были использованы труды Уильяма Крейга, Христоса Янариса, И. Евлампиева

Автор: Георгий ВОЛЬХОВСКИЙ – протоиерей, клирик Днепропетровской епархии РПЦ МП.

Источник: Альманах «Філософія. Культура. Життя» (Днепропетровск, 2005, с.245-267)