Олег Давыдов
23 октября церковь отмечает день памяти одного из своих самых великих святых — Амвросия Оптинского. Он жил в XIX веке, был духовидцем, пророком, психологом, добрым советчиком, собеседником модных литераторов и простых крестьян. Одним словом, старцем. Его мощи лежат в Оптиной пустыни, но любил он Шамордино.
Для начала цитата из «Братьев Карамазовых»: «Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце своё и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрёл прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришёл, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово».
Феномен старчества заинтересовал Достоевского после того, как летом 1878 года он посетил Оптину пустынь и познакомился с Амвросием. Процитированный текст можно целиком отнести к этому старцу, но считать Амвросия прототипом старца Зосимы всё же нельзя. Персонаж Достоевского вобрал в себя черты многих подвижников. В частности, имя получил от Зосимы Верховского, который после долгих странствий основал в 1826 году женскую общину под Наро-Фоминском. А начинал Зосима в Рославльском уезде Смоленской губернии, неподалёку от нынешней Смоленской АЭС. Там было несколько мест, где жили отшельники. Одно из них называется Монахов Ров (см. о нём здесь). А рядом жили братья Путиловы, будущие преподобные Моисей и Антоний, основавшие в 1821 году знаменитый Предтечевский скит в Оптиной пустыни. История русского старчества полна таинственных совпадений.
Сейчас об Амвросии, который пришёл в Оптину, когда слава о её старцах уже шла по России. Он родился в ноябре 1812 году в селе Большая Липовица Тамбовской губернии в семье пономаря. В тот день в доме по какому-то поводу собрались гости и роженицу отправили в баньку, чтобы не мешала. В баньке будущий святой и родился. Он потом любил приговаривать: «Как на людях я родился, так всё на людях и живу». Но дело не в людях. Банька на Руси всегда была местом особым, сакральным. Она и до сих пор остаётся (хотя мало кто это осознаёт) оплотом древней народной религии, и, например, «баня с пауками по углам» как символ некой странной пугающей вечности появляется у Достоевского совсем не случайно.
При крещении младенец получил имя Александр (фамилию Гренков ему дали в духовном училище). Он был озорным ребёнком, в семье его не любили. Мальчик это чувствовал и, стараясь привлечь к себе внимание, шалил ещё пуще. Вот, например, как он подставил своего младшего брата, любимчика всех домашних: «Однажды очень раздосадованный этим я решил отомстить брату. Зная, что дед мой не любит шуму и что, если мы, дети, бывало расшумимся, то он нас всех без разбора — и правого, и виноватого, отдерёт за чуб, я, чтобы подвести своего братишку под тяжёлую руку деда, раздразнил его. Тот закричал, и выведенный из терпения дед отодрал и меня, и его. А последнее-то мне и нужно было». Интересное признание, свидетельствующее о том, что ещё в нежном возрасте мальчик неплохо разбирался в психологии и умел манипулировать окружающими.
Вострый Саша прекрасно учился, сначала в духовном училище, потом (с 1830 года) в семинарии. В 1835 году тяжело заболел и, будучи при смерти, дал обет, если выздоровеет, уйти в монастырь. Выздоровел. Но всё тянул с пострижением: «Я целых четыре года всё жался, не решался сразу покончить с миром, а продолжал по-прежнему посещать знакомых и не оставлять своей словоохотливости». Молодой человек был, что называется, душой общества, чему сам был не рад, поскольку уже получил от одного старца совет идти в Оптину. Однажды в 1839 году, придя из гостей, где он был в особенном ударе, Александр наконец решился. Ни с кем не простившись, не спросив разрешения епархиального начальства, он едет в Оптину.
В 1840 году Александр стал келейником знаменитого старца Льва, который был строг, часто ругался и даже дал ему прозвище Химера (в смысле пустоцвет). За глаза, впрочем, говорил: «Великий будет человек». Старец Лев вскоре умер и передал своего келейника другому великому старцу, Макарию. В 1842 году Александр был пострижен в монахи и наречён Амвросием. В декабре 1846 года он поехал в Калугу для посвящения в иеромонахи и в дороге страшно простудился. С тех пор он до конца своей жизни всё время болел, не раз бывал при смерти. Может быть, опыт жизни на грани смерти и сделал Амвросия тонким психологом, с первого взгляда видящим любого насквозь. А под руководством Макария он стал признанным авторитетом в духовных вопросах. Многие оптинские монахи ещё при жизни Макария стали ходить к Амвросию за советом, а когда в 1860 году Макарий умер, Амвросий стал духовником Оптиной.
Тут надо заметить, что русский старец — не совсем то же самое, что старец в классическом смысле слова. Практика классического старчества заключалась в первую очередь в постоянном индивидуальном контакте учителя и ученика. Ученик (послушник) должен был полностью отбросить свою волю и отдать каждый свой помысел под контроль учителя (старца), который, таким образом, целиком отвечал за его духовное состояние. Это необходимо потому, что упражнения, которым предаются аскеты, ведут в миры, где можно встретить чудовищ. Столкновение с ними чревато гибелью: смертью или безумием (это касается не только христианской аскетики, но и всякой другой). Пока глаза души не откроются, нужен поводырь. Отсюда ясно, что старец — это не столько духовник (которому исповедуются, чтобы мистически разрешить душу от греха), сколько тренер.
Так вот русский старец — немного другое. Да, изначально он появился как духовный тренер, индивидуально работающий с учеником (или несколькими). И такая практика, конечно, осталась. Но к ней кое-что и прибавилось. Уже учитель Амвросия, старец Лев, не только направлял духовную жизнь послушествующих ему монахов, но и постоянно общался с народом: помогал, утешал, наставлял. И народ тянулся к нему. А епархиальное начальство этому противилось: как можно, он же монах, схимник. И действительно — как? Авва Дорофей, Исаак Сирин, Иоанн Лествичник и другие классические старцы тоже, конечно, не поняли бы этого. Пожалуй, они даже ужаснулись бы такой нетрадиционной практике.
Характерный случай: старцу Льву запретили встречаться с посетителями. Но у входа в его келью всё время толпился народ. Простые люди не понимали, что происходит, валом пёрли к нему. Пришлось держать на запоре монастырские ворота, строить заграждения. Но бесполезно, люди как-то просачивались. Однажды архимандрит Моисей (Путилов) зашёл к старцу Льву и увидел полную келью народу. «Батюшка, что же вы делаете? Ведь вам же запрещено принимать народ». Ответ: «Я к себе никого не зову, а кто ко мне приходит, тех гнать от себя не могу. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?»
Амвросий был таким же. С утра до ночи он принимал людей — и мирян, и монахов, всех выслушивал, всем помогал. Десять-пятнадцать минут на сеанс и — следующий. Никакой психотерапевт не выдержит такого режима. А Амвросий выдерживал эту жизнь тридцать лет. Популярность у него была бешеная, люди потоком тянулись к нему. И не только простецы, но и такие матёрые человечища, как Лев Толстой, Фёдор Достоевский, Константин Леонтьев, Владимир Соловьев, Василий Розанов… Что их влекло? Вот впечатление Толстого: «Этот отец Амвросий совсем святой человек. Поговорил с ним, и как-то легко и отрадно стало у меня на душе. Вот когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога». Лёгкость на душе важнее любых поучений. Впрочем, многие, зная прозорливость Амвросия, шли к нему как раз за советом, спрашивали о самых банальных житейских делах. И он учил — как достигнуть примирения в семье, как кормить индеек, как строить водопровод, как продать дом.
Как раз с подобного рода случая началась история Шамординской женской общины (где, кстати, впоследствии подвизалась сестра Льва Толстого и куда сам писатель приехал перед смертью). Это мистический детектив. Где-то в конце 60-х годов однодворец Калыгин решил уйти в монастырь и попросил Амвросия продать кому-нибудь свой хутор у деревни Шамордино. Амвросий предложил хутор помещице Ключарёвой. Впрочем, эта женщина в то время была уже не помещицей, а монахиней. Постричься её уговорил муж, человек, мечтавший уйти в монастырь. Что ж, Ключарёва постриглась в одном из монастырей Белёва (под именем Амвросии), но жить предпочла при Оптиной в собственном доме. И с ней жили две её внучки, близняшки Вера и Люба. Их мать умерла после родов, а отец где-то болтался. Ключарёва охотно согласилась купить землю для девочек.
А после того как в 1881 году она умерла, её сын решил, что девочки должны жить с ним. Ему не нравилось, что дочери воспитываются фактически в монастыре. А девочкам не хотелось расставаться с Оптиной. Амвросий предложил компромисс: поместить Веру и Любу в Орловский женский пансион, начальницей которого была его духовная дочь. Так и сделали. Скоро, однако, выяснилось, что в Ключарёве всерьёз проснулись отцовские чувства. Он снял дачу, чтобы дочки провели лето с ним. Люба и Вера были в отчаянии. Они всю зиму рвались из пансиона в Оптину. Обе почти от самого рождения прониклись монастырским духом. И слышать ничего не желали ни о каком отце, ни о какой мирской жизни. С младенческих лет их любимым занятием было богослужение. Вместо баюканий кукол они постоянно устраивали дома молебны. Так играли. Некоторые даже пугались: что это-де за игры для девочек? Но Амвросий сказал: «Ничего, пусть молятся, ведь они знают, куда готовятся». И показал взглядом к небу.
Когда стало ясно, что отец вот-вот заберёт Веру и Любу, начальница пансиона, не дожидаясь окончания учебного года, посадила девочек в тарантас, крытый рогожей (Амвросий советовал нанять экипаж попроще, чтобы отец не смог узнать дочерей, если встретит в дороге), и отправила в сторону Оптиной. Путешествие было удачным, но через несколько дней по приезде Вера слегла с дифтерией. Через три дня вслед за ней и Люба. Вера умерла быстро, Люба ещё долго мучилась. Господин Ключарёв, заставший её в живых, вызвал доктора, но Люба отказалась от его лекарств, пила только святую воду. Просила молитв Амвросия и образок. Старец прислал распятие. «Значит, опять страдать», — сказала девочка. Такая достоевщина.
По правде сказать, гибель сестёр была давно уже предрешена. Ещё когда они были совсем маленькими, Вера как-то спросила Любу: «Ты хочешь жить?» И та ответила: «Нет». Тогда Вера сказала: «Я всё думала об этом и решила, что дольше двенадцати лет жить не стоит». Люба: «И я дольше не хочу жить». Так сёстры беседовали не раз. И умерли за полтора месяца до своего двенадцатилетия.
Разумеется, прозорливый старец заранее готовился к их смерти. Когда Амвросия купила хутор, началось строительство, которым исподволь руководил Амвросий. При этом Ключарёва всё удивлялась, зачем это батюшка предлагает столь странную планировку: большая зала в восточной части, а остальные комнаты — много клетушек. Это как-то не соответствовало представлениям помещицы о нормальном человеческом жилье. Но, будучи полностью под влиянием старца, она не могла ему возразить. Когда же близняшки умерли, стало ясно, что такая странная планировка отнюдь не случайна. Дело в том, что в завещании Амвросии (сделанном по благословению Амвросия) было сказано, что в случае смерти внучек (которым вообще-то отходило Шамордино) там должна быть устроена женская община. И на её содержание в завещании был предусмотрен некоторый капитал. Так смерть Веры и Любы положила начало новой обители, в активе которой уже изначально был удобный для сестринского общежития дом. А также земля и денежные средства.
Циник тут скажет: ага! Мол, Амвросий стремился завладеть имуществом Ключарёвой. Фрейдист уточнит: да, стремился, но бессознательным образом и не для себя. Всё это глупости. Если кто и хотел прибрать к рукам Шамордино, то не Амвросий. А кто? Может быть, некоторой подсказкой будет то, что первыми тридцатью насельницами Шамординской общины стали женщины, жившие в Оптиной при Ключарёвой, а также служившие её внучкам. Эти общинницы и в дальнейшем, когда Шамординская обитель разрослась, оставались особой группой. Разумеется, бедные женщины (некоторые из них когда-то были крепостными Ключарёвых) не могли ничего предпринять, для того чтобы завладеть Шамордином, и не имели никаких претензий на него. Но всё-таки есть высшая справедливость в том, что именно они наследовали своей госпоже. По крайней мере, в те времена в такую справедливость многие верили.
С начала XIX века российским обществом постепенно стала овладевать новая религия. Божеством её был Народ. Не народ (с маленькой буквы) как масса, толпа, население, но Народ как некая божественная сущность, которой поклонялись в образе просто народа, живых мужиков. Русская классическая литература (которую можно рассматривать как мифологию) наполнена образами Платонов Каратаевых, мужиков Мареев, Хорей и Калинычей. Это всё «типичные представители народа», идеальные сущности, иконы. Однако какое отношение имеют конкретные люди к тому идеальному существу, которое предносилось взору русского интеллигента, боготворящего народ? Самое прямое, ибо народ — богоносец. Каждый отдельный представитель народа — просто человек. Но «народная протоплазма» в целом — субстрат божественного Народа, который может проглянуть в любом человеке.
Амвросий, конечно, был далёк от народопоклонства и народнической пропаганды, он не писал статей и романов, в которых бы рисовались идеальные образы Народа. Но он, как и классики русской литературы, как простые мужики и бабы, которые к нему приходили, как все, — был подхвачен поднимающейся из глубин коллективного бессознательного волной новой религиозности. Я уже писал о том, как в 1890 году, в период страшного голода, Амвросию явилась женщина, парящая с распростёртыми руками над хлебным полем у Шамордина. Старец нарисовал эскиз и на его основе заказал живописцу икону. Многие тогда сомневались в каноничности такой Богородицы («Спорительницы хлебов»), а отец Павел Флоренский прямо узнал в ней Деметру. Как бы то ни было, крестьянам икона понравилась, они нашли в ней что-то своё, родное, народное. Спорительница разошлась по стране в тысячах копий, ибо в ней была та же «лёгкость», которую заметил Толстой и в самом Амвросии.
Этой лёгкости не было (и нет) в официальной религии. После того как Пётр I и Екатерина II превратили церковь в деталь регулярного государства, образовался духовный вакуум, который должен был чем-то заполниться. И оно появилось. Появилось, конечно, под видом старой религии, манифестировало себя в христианских терминах. За ними, однако, стояли новые содержания. А точнее — хорошо забытые старые. Из подполья народной души явились русские боги. Это они вдохновляли Толстого и Достоевского. И они же исподволь вели к революции. И конечно, кто-то из них наметил сюжет возникновения Шамординской общины.
Амвросий был так одержим любовью к народу (с маленькой буквы, ибо старец всё-таки в первую очередь христианин), был так мощно захвачен его божеством, что даже и не заметил, как Народ (в женской своей ипостаси) приобрёл его руками землю у Шамордина. И основал на ней своё святилище. Чудесное место, там над полями парит Спорительница. К этому месту Амвросий так прикипел, что не хотел уезжать: как только соберётся в Оптину, сразу разболеется. Калужский епископ Виталий уже готов был силой забрать его из этой женской обители. Но не успел, приехал в Шамордино как раз в тот момент, когда Амвросия отпевали.
Источник: Частный корреспондент
